Учитель Истории

Гафуров Артур

— Не понимаете? Никто не понимает?

— Она не понимает, — уточнил Глазунов. — Мы — другое дело. Мы очень понятливые. Куда понятливее, чем вам кажется.

Мне показалось, или в его словах спрятан тонкий намек?

— Я надеюсь, это относится и к учебе, — осторожно ответил я.

— И к ней в том числе. Но если вам что-то не нравится, вы говорите. Не стесняйтесь.

И тут я сорвался. Наверное, стоило молчать в тряпочку, не выступать лишний раз, но… Глядя на полторы дюжины пустых лиц, уставившихся на меня в тупом безразличии, я не выдержал. Когда я был маленьким, отец учил меня, что перед тем, как что-либо сказать или сделать, следует хорошенько подумать. Я давно уже вырос, но это его наставление

старался не забывать. А вот в ту секунду забыл. Я сказал, не подумав. Сказал то, что накипело.

— Хорошо, я вам поясню. Думаю, мне нет смысла разговаривать с вами, как с детьми. Вы ведь уже взрослые мальчики и девочки, так? Вам тут по пятнадцать, шестнадцать, а некоторым даже семнадцать лет.

— Есть и восемнадцатилетние… — неуверенно поддакнул Сомов.

— Вообще шикарно. Совершеннолетние! И вы не понимаете, что здесь происходит? Не верю. Я провел в Младове чуть больше двух недель, и увиденного хватило, чтобы возопить в немом ужасе! Красивый город, древний. Какая история, какая атмосфера… Какое наследие! Из него можно было бы сделать сказку, пряничный домик. А вы превращаете его в помойку. Да, не думайте, что ослышались. Именно вы! Все, что происходит здесь, у вас, идет снизу. Не сверху. Повальный разгул преступности, наркомания, даже коррупция — все отсюда. Я сам лично вчера видел, как два восьмиклассника раскуривали «косячок» на заднем крыльце. По-вашему, это нормально? Нормально, что ваши одноклассницы беременеют в четырнадцать лет и идут работать уборщицами в туже самую школу, которую им так и не суждено закончить?

— У нас нет таких одноклассниц, — отрезал Чупров. — Вы ошибаетесь.

— У вас нет, — поправил его одиннадцатиклассник Ненашев. — А у нас была. Кира Переченцева. Помнишь такую?

— Ой, точно…

— Бог с ней, — отмахнулся я. — Ошибки в молодости совершают все: кто-то в большей, а кто-то в меньше степени. — Но плохо, когда последствия этих ошибок переходят вместе с вами во взрослую жизнь, когда с ними приходится жить. И дети — не самый худший вариант.

— А что же хуже? — хмыкнул Глазунов.

— Как будто ты сам не знаешь. Болезни, судимости. Воспоминания о непоправимом. Мне продолжать? Взять, к примеру, ту же бесовскую субботу? Это, по-вашему, нормально? Нормально бить мирных людей на улице, прикрываясь какими-то там высокими целями? Да, я знаю, там участвовали и взрослые, в основном взрослые… Но все свои навыки они приобрели еще в школе! Потому что еще здесь, за этой самой партой, ваши предшественники решили пойти по простому пути. По пути жизни за счет других. Но вот загвоздка: простой путь — узкий путь. На всех его не хватит. Кому-то из вас — большинству! — придется стать теми, за счет кого будет жить «избранное» меньшинство. Стать теми, кого будут грабить, насиловать и убивать.

— Мне кажется, вы преувеличиваете… — начала было вездесущая девочка с первой парты, фамилию которой я так и не запомнил.

— Да что ты говоришь? — перебил ее я. — Конечно, я уверен, что каждый из вас говорит сам себе: «нет, я не стану расходным материалом, я попаду в число избранных». Но вы же понимаете, каковы ваши шансы на этом узком пути, когда конкуренция зашкаливает, а все мало-мальски пригодные места уже давно заняты? Вы могли бы нормально выучиться, получить специальность, профессию — и работать. Здесь или где-либо еще. И приносить пользу. Да, наша страна переживает сейчас не самые простые времена. Но это лишь потому, что все ломятся на этот богом проклятый простой путь! И хоть бы кто попытался жить по-другому. Попытался сделать что-нибудь действительно стоящее для своего родного города. А не прикрываться его интересами, параллельно обогащаясь за счет разграбления своих земляков. Те, к кому я обращаюсь, меня поймут. Это ваша земля и вам здесь жить. Вам решать, какой она будет. Не мне. Остальные же… Вас я прошу

лишь об одном: не сидите без дела. Не смотрите на меня глазами дохлой рыбы! Вам не изменить мир, да. И мне не изменить. Поэтому все, что от вас требуется — не попасть в ту западню, в которую попали другие, сидевшие здесь до вас. А для этого надо учиться! Хотите всю жизнь гнить в Младове, в окружении преступников и обреченных? Хотите? Нет? Если нет, слушайте меня, мать вашу. Слушайте здесь и сейчас. И, возможно, кто-нибудь из вас сможет поступить в нормальный вуз и свалить отсюда. Как я свалю, как только проведу этот никому не нужный курс. Пока что сейчас он не нужен никому, в том числе и мне. Но я уеду. А вы оставайтесь, если хотите.

Я выдохнул. Уфф… Что это на меня нашло? Вроде бы, и не собирался ничего такого говорить. А вот на тебе. Что теперь будет? Меня сразу пошлют на три буквы или просто сделают вид, что ничего не было? Я бы послал: тоже мне, приехал какой-то левый дядька и учит всех, как правильно нужно жить. Как будто сам много полезного сделал для своего родного города. Да и вообще как будто хоть что-то полезное сделал. Тут я заметил, что все еще сжимаю в руках мел, который почти целиком уже раскрошился в пальцах. Куда его теперь? Написать что-нибудь на доске или просто положить на место?

— Вы это хорошо сказали.

Молчание ошалевшего класса нарушил Глазунов.

— Спасибо, — ответил я, думая меж тем о меле. — Надеюсь, до кого-нибудь дошло. Теперь приступим к уроку?

— Вы кое-чего не поняли, — продолжал меж тем молодой громобой. — Вы живете здесь чуть больше двух недель. А мы — всю жизнь.

— И что? Срок не имеет значения. К тому же, я вырос точно в таком же городе.

— Вы не могли вырасти точно в таком же городе, — Глазунов покачала головой. — Второго такого города, как Младов, нет. Он один и он уникален.

— Так считаешь ты, — я всеми силами старался не ввязываться в небезопасный спор, но и промолчать не смог. — Ты бывал в других городах?

— Бывал. И за границей бывал. Во Франции был, в Чехии. Вы что же, думаете, раз мы не москвичи, то сидим здесь безвылазно в своей деревне и по выходным лапти плетем, сидя на печке? Можете говорить про мою родину все, что угодно, но не смейте ее оскорблять. Младов — не помойка. Младов — святой город. И скоро это поймут все. Вы поняли? Все до единого. Но это время еще не пришло. Если вы посмеете еще раз ляпнуть что-нибудь про гнилые места — ответите за свои слова очень скоро. Запомните, я не шучу.

Он не вскакивал с места, не повышал голос. Он даже не менял выражение лица. Но его короткая речь произвела на присутствующих куда большее впечатление, чем долгая моя. Ученики не то, что затихли — они, казалось, перестали дышать. Даже Сливко и Чупров сидели, уткнувшись в столешницы своих парт, и не поднимали глаз.

— Я верю тебе, — таким же ровным голосом ответил я.

— Вот и правильно.

Но взгляд Глазунов недвусмысленно обещал: «Мы с тобой еще поговорим». Он поправил воротник своей рубахи и покачал головой. Вот у кого Артему Бабушкину следовало бы поучиться угрожающим жестам.

В кармане брюк завибрировал телефон, пришла смс с незнакомого номера: «Не зли его. Пожалуйста».

Я окинул взглядом безмолвный класс. Яны не было видно. Только из-за спины Горовца торчала чуть заметная черная макушка.

Глава XIX: Усадьба Юрьевских

— И какого хрена ты притащил меня в еще большую глухомань, чем позавчера? — скрестив на груди руки, Яна недоверчиво рассматривала руины старинного трехэтажного особняка.

— А не знаю, — ответил я, вдыхая свежий «загородный» воздух (здесь он был еще чище и свежее, чем в Младове). — В принципе, ты могла не ехать, а просто подождать меня в общежитии. Я же плачу тебе за молчание, а не за компанию.