Удар! Ещё удар!..
Шрифт:
На следующее утро вооружился Колька булавкой, закатал рукав, сидит за партой и колет себя. Сперва чуть-чуть втыкал, а к концу шестого урока натренировался: чуть не на целый сантиметр стал вгонять в руку булавку. Девчонки с соседних парт смотрят на эту процедуру, рты зажимают, чтобы не завизжать от страха. Но кровь идет. Сколько ни шепчет Колька: «Остановись! Приказываю — остановись!» — идет себе и идет.
Целую неделю так тренировался. Обе руки покрылись багровыми и фиолетовыми точечками, будто блохи искусали. Булавки ему показалось мало. Вскоре бритвенное лезвие принес.
Рука болит, порезы нарывают, гноятся, но Колька не сдается. Два месяца так тренировался. И неизвестно, чем бы это кончилось. Но узнала мамаша, отругала и к доктору стащила. А тот сказал: еще бы немного, и — гангрена. Пришлось бы оттяпать руку.
Упрям был Колька. Всей душой поверил в Вадима и не сомневался: будет Вадим побеждать, будет!
Когда Шаргородский уходил из клуба, Колька старался подкараулить его на панели. Они шли рядом, чаще всего молча, и Колька был почти счастлив. А когда Шаргородский давал ему свой чемоданчик, обычный потертый фибровый чемоданчик, в котором лежали перчатки, туфли и все нужное для боя, Колька гордо нес этот видавший виды чемоданчик, и тогда счастье было уже где-то совсем-совсем рядом.
Они шли по широкой, шумной улице; прохожие, особенно женщины, оглядывались на Шаргородского — он был высок и красив, — а Вадим шагал молча, думая о чем-то своем.
Иногда он спрашивал Кольку о его школьных делах; Колька кратко докладывал (учился он не блестяще и не любил распространяться об отметках). Шаргородский слушал, потом говорил:
— Ничего! Не унывай, друг мой Колька! Все пройдет, как с белых яблонь дым…
Наверно, это было не очень-то педагогично. Обычно взрослые советовали Кольке приналечь на учебу, напоминали, что ученье — свет, неученье — тьма. Шаргородский никогда не говорил этого. Забирал у Кольки чемоданчик, садился в автобус и уезжал.
Полюбился Шаргородский Кольке. Очень. И не только потому, что боксер хороший, и читает стихи, и занимается какой-то информацией. Нет, Колька никому, даже матери, даже закадычному другу Женьке, не признался бы… Напоминал чем-то Шаргородский Кольке отца. Звали отца тоже Вадим. Может, отсюда все и началось? Кольку как в сердце толкнуло, когда он впервые услышал, как тренер сказал: «Ну, Вадим, пора на весы». Он даже в точности запомнил эту фразу: «Ну, Вадим, пора на весы». «Ну, Вадим, пора…»
А потом он подметил, что и глаза у Шаргородского похожи на отцовы, и между двумя передними зубами щелочка, точь-в-точь, как у отца. Или кажется?
И с тех пор прилип Колька к Шаргородскому намертво.
Сам Колька был невысок ростом и тщедушен. Иногда в раздевалке Шаргородский давал ему ненадолго свои тренировочные перчатки. Колька с помощью ребят торопливо зашнуровывал их. Друзья украдкой усмехались. Тонкие, как палочки, бледные Колькины руки теперь в огромных, похожих на пудовые гири, черных перчатках казались еще более бледными, еще более хилыми.
Может быть, именно потому Колька так самозабвенно любил наблюдать бокс? И даже не только бой, но все, что имело хоть какое-то отношение к рингу? Ведь сам-то Колька не мог и мечтать хоть когда-нибудь выйти в боевой форме на залитый светом четкий брезентовый четырехугольник ринга навстречу противнику. Выйти в торжественной тишине в присутствии сотен зрителей на смелый честный поединок, где только твое мужество и умение приносят победу.
…Шли месяцы. Колька по-прежнему неизменно «болел» за Шаргородского и по-прежнему ходил с красным распухшим носом.
Парнишка старался понять, почему проигрывает его любимец. Сил мало? Нет, мускулы у Шаргородского — как булыжники. Техника? Насчет техники Вадим даст фору многим. Опыт? Сто двенадцать боев провел Вадим. Так в чем же, в чем же причина неудач?
Колька знает: в прошлом, бывало, Вадим блестяще выигрывал. И у кого? У сильнейших средневесов страны! Значит, может?! Еще и как может!
А потом, говорят, словно что-то случилось с Вадимом. Будто сломалась в нем какая-то пружина. Поражение за поражением.
На тренировках Колька пристально, как дотошный, придирчивый тренер, следил за Шаргородским.
Вадим дрался легко и изящно. Может быть, слишком изящно? Бокс — это все-таки не танцы. А Вадим, казалось, больше всего любит на ринге танцевать, плести вокруг противника какую-то хитроумную сеть финтов, мнимых атак и ловких защит.
А может, напора маловато? Боевого натиска?
…Началось первенство города. Волновались боксеры. Волновались и Колька с товарищами.
В тот день, когда в третьей паре должен был выступать Вадим Шаргородский, Колька прямо места себе не находил. В школе англичанка, слушая его бредовый ответ и глядя в невидящие Колькины глаза, даже всерьез встревожилась: не болен ли он?
Нет, Колька был здоров. Просто его похуже малярии трепала жестокая «предстартовая лихорадка», так хорошо знакомая всем спортсменам.
До вечера Колька слонялся без дела. То пытался чертить карту, то брался за книгу, то хотел доклеить макет — все валилось из рук.
…Боксерский зал был полон. Колька с приятелями устроился очень удобно: забрались в огромную нишу, высоко, возле баскетбольного щита. Отсюда весь ринг — как на ладони.
Первые два боя Колька почти не помнил. Они прошли, как в пелене. Звенел гонг, мелькали перчатки, зал то замирал, то ревел в восторге.
И вот — третья пара: Шаргородский — Кучум.
Могучий, коренастый, почти квадратный Кучум сразу двинулся в атаку. Он шел, как таран, — напролом. И словно звал: «Бей, бей, я все равно не чувствую твоих ударов. Они для меня — что блошиные укусы». А кулаки самого Кучума были тяжелей свинчатки.
Шаргородский, как на пружинах, летал вокруг Кучума. Тот был массивен, неповоротлив. Этим-то и пользовался Вадим. Выбрав удобный момент, он наносил два-три стремительных удара и так же мгновенно уходил из зоны действия кулаков Кучума.