Удар мечом (с иллюстрациями)
Шрифт:
Ива надеялась: Сорока догадается, в чем дело, и примет необходимые меры, чтобы ее длительное отсутствие не вызвало чрезмерного любопытства. О смерти Дубровника он уже, конечно, знает и сделал выводы.
Роман Чуприна подробно информировал ее о гибели группы закордонного курьера. По его словам выходило так, будто Дубровник чуть ли не нарочно искал себе смерть. Адъютант Рена не удержался и обозвал курьера пыхатым дурнем, петушком из чужеземного пташника, который решил их, местных «боевиков», учить храбрости. Ива поморщилась при этих словах и вяло одернула Романа —
— Дубровник думал, эмгебисты на ходу спят, а они все видят, даже когда в другую сторону смотрят. И командиром группы был Малеванный — тот самый, который всех жителей района в лицо знает, и дружков закадычных у него в каждом селе через три хаты — в четвертой…
Вот так и живем, — меланхолично заключил Чуприна, — сегодня по земле топчемся, а завтра землею укрываемся и растет на наших останках золотое жито.
— Поэтично, — поджала пухлые губы Ива. — А может, чертополох да будяки всходят?
Роман не стал возражать — может, и чертополох. Настроение у него был паршивое, будто сунул кто кончик ножа в сердце и слегка поворачивает в разные стороны.
— За что тебе такое псевдо дали — Чуприна? — поинтересовалась Ива.
— Когда нашел меня батько Рен, был я нечесаный да косматый, волос до самых очей отрос. Вот сотник и сказал: «Быть тебе Чуприной». С тех пор и хожу с кличкой, как пес хуторской.
— А теперь припомни, будь ласка, слово в слово, что Дубровник тебе говорил, и ты ему, как из села выбрались, когда вас из автоматов стали угощать, и как ты в живых остался, а хлопцы погибли. Приказ тебе был простой и ясный: что бы ни случилось, выручать курьера, но ты передо мной сидишь, он же погиб…
Все свои вопросы Ива задавала очень доброжелательно, только веяло от той доброжелательности холодом, как из ледника.
— Следствие разводишь? — сердито — спросил Роман. — Я уже про все доложил Рену. Для меня ин начальник.
— И я тоже, — медово-сладким голоском подсказала Ива. — Есть у меня такие права, не сомневайся. Только мне следствие ни к чему, меня другое волнует. Вот сейчас на эту хату налетят «ястребки», а ты в окно — и ходу, бросишь меня так же, как оставил в беде Дубровника?
— Хорошо, — махнул рукой Роман, — расскажу, как было. И тогда сама суди, надо ли мне было и свою голову там оставлять?
Роман припоминал подробности, он живо и образно нарисовал картину того, как осатанел Дубровник при виде хлопцев Малеванного и как он разумно расположил своих в снегу, только Малеванный оказался хитрее — пришел оттуда, откуда не ждали, и был готовым к бою; засада не получилась.
Рассказывая все это, Роман помнил наказ Рена — Офелия должна понять, что погиб курьер по собственной глупости, переоценил свои силы, потому и шлепнулся, как глупый карась, на сковородку рыбаков-чекистов.
Они еще недолго поговорили об обстоятельствах гибели Дубровника. Кажется, Иву вполне удовлетворили объяснения Романа.
Роману понравилась зарубежная курьерша, и он даже подумал, что с удовольствием выполнит вторую часть инструкций Рена — сойтись с нею поближе. Вот только с какой
— Сколько пробудешь у Хмары? — спросила Ива.
— Сколько тебе нужно. Так Рен распорядился.
Они с самого начала стали обращаться друг к другу на «ты», были одного возраста, да и ни к чему шляхетские церемонии в лесу.
— Тогда поживи несколько дней. Я должна все обдумать и прикинуть. Может быть, с тобой уйду к Рену.
Роман решительно сказал:
— Проводник просил передать, что в случае необходимости сам с тобою встретится.
— Боится, старый волк, из берлоги выползать? — залилась злым румянцем Ива. — Тогда сообщай, хочу его видеть. И чем скорее, тем лучше для него.
Роман прикинул: «Если Рен — камень, то эта курьерша — коса. Посмотрим, кто кого. Но между косой и камнем пальцы всовывать не стоит». Мыколе в тот день пришлось дважды наведываться к «мертвому пункту» — конец не близкий. Второй раз относил он грепс для Рена. Кто-то — а кто, один Рен знает, — заберет листочек бумаги с непонятными для посторонних значками из дупла старого замшелого дуба на дальней опушке леса, понесет дальше, к следующему контактному пункту. Там он попадет в другие руки, опять-таки неизвестные Мыколе. И только дня через два — три прочитает шифровку сам Рен.
И день прошел, и второй, и третий. Роман и Ива переговорили о многом, но друзьями не стали: к радости Ванды, Ива держала «боевика» на расстоянии. Однажды Роман спросил:
— Почему решила литературу в институте штудировать? Ведь ты могла выбирать науки, так я понимаю? И как вообще в институтах учатся? Я и близко к ним не подступался — когда окончил восемь классов, война началась.
— Если всерьез спрашиваешь, то расскажу.
— Ох, горе мое, лыхая годына, — хлопнул Роман кулаком по столу. — И почему ты в каждом слове подвох ищешь? Если у меня характер с перцем, то твой с самой злой ведьмы списан…
— Обменялись комплиментами. А филологом решила я стать вот почему… Конечно, ты слышал песни «Виють витры, виють буйни…», «Ой, не ходы, Грицю…», и сам, наверное, не раз их пел…
Ива рассказала, что еще в доме отца своего, профессора литературы, слышала о том, будто слова и музыку к этим и другим песням написала молодая дивчина. Поют их из поколения в поколение, стали они народными, спроси любого — песни знает, а кто их написал — нет. И во всех песенниках под заглавиями значится: «Слова и музыка народные». Родилась мечта — отыскать, найти в глубине времен имя чудесной народной поэтессы. Пришлось перечитать сотни книг, многие часы просидеть в библиотеках. Был бы жив отец, он бы порадовался такому прилежанию дочери. Но отца не стало, и надолго пришлось отложить поиски — война, оккупация, «отчизна позвала под ружье» — так сказала Ива. Лишь совсем недавно, уже в институте, ей снова удалось продолжить поиски. И вот что она установила. Жила в Полтаве юная красавица. Принадлежала к знатному и славному роду козацкому, отец ее сложил голову в боях с врагами Украины.