Удар молнии
Шрифт:
— Обязательно сообщи.
Нет, он опять не говорил ей того, что надо было сказать.
Он не попытался убедить ее в том, что для него это все совершенно не важно, что она по-прежнему остается для него красавицей. Сэм хотел, чтобы их жизнь текла, как и прежде, как будто ничего не произошло. Обед и поход в кинотеатр казались ему совершенно естественным делом. Он отказывался понять, насколько обескуражена она была всем случившимся. Тем не менее она пыталась как-то выкарабкаться из своей депрессии, а он ей явно не помогал.
— Алекс,
— О какой норме ты говоришь, если я буду сидеть на химии, Сэм? — грубо спросила она.
— О той, какую ты сама для себя определишь, — жестко ответил Сэм, не понимая, однако, до конца, что такое химиотерапия. — Ты не должна раздувать все это в трагедию и наказывать нас. Если ты будешь такая злая, как сегодня, Аннабел будет трудно это понять. Тебе придется смириться с тем, что произошло. Я теперь вообще не уверен в том, что в состоянии тебе помочь.
В конце концов, прошел только один день. Может быть, в этом все дело?
— Явно не в состоянии, — жалобно проговорила Алекс, — потому что ты, как мне кажется, слишком занят своей собственной жизнью, чтобы обременять себя всем, что происходит со мной. Сейчас, например, тебя ничего, кроме Саймона и новых клиентов, не интересует.
— У меня такая же напряженная работа, как и у тебя. Если бы что-то подобное происходило со мной, я не думаю, что ты бы отменяла процессы или встречи с клиентами. Попытайся реально смотреть на вещи. Ведь из-за того, что произошло вчера, весь мир не остановился.
— Да, это звучит весьма утешительно.
— Прости меня, — грустно произнес Сэм. — Что бы я ни сказал, это только больше тебя бесит.
— Ты мог бы сказать, что для тебя это вообще не имеет значения и что ты все равно будешь любить меня, с одной грудью или с двумя. Но раз ты говоришь совсем другое, это означает, что ты действительно так думаешь. Может быть, в этом все дело.
— Откуда я могу знать, что я буду чувствовать? Откуда ты можешь это знать? Может быть, это ты не захочешь больше заниматься со мной любовью после всего этого. Как я могу быть в чем-то уверен?
Его патологическая честность больно ранила Алекс — она была к ней не готова. Ее врач, или любой другой терапевт, или сама Алекс могли бы объяснить ему, как ему себя вести, но Сэм никогда бы не стал никого слушать. Он говорил ей правду и прекрасно это знал. А она не хотела воспринимать эту правду.
— А я уверена в том, что буду любить тебя, что бы с тобой ни случилось, как бы тебя ни изуродовали. Даже если бы ты был обезображен, облысел, остался бы без яиц или провел остаток жизни в инвалидной коляске!
— Очень благородно с твоей стороны, — холодно сказал Сэм, — но, по-моему, ты просто не понимаешь, что говоришь.
Как ты можешь знать, что бы ты чувствовала, если бы со мной произошло что-либо подобное? Пока не попадешь в переделку, бесполезно что-либо предсказывать. Легко говорить, что на твое отношение ко мне это все никак не повлияло бы, но знать наверняка ты этого не можешь. Может быть, тебе стало бы трудно со мной общаться, даже если бы ты чувствовала, что для меня это будет очень больно.
— То есть ты хочешь сказать, что тебе со мной становится трудно?
— Я говорю, что я не знаю, и я тебе не лгу. Я не могу тебе обещать, что это меня не напугает или не заставит в первое время чувствовать себя неловко. Конечно, черт возьми, это огромное изменение в жизни. Но по крайней мере мы можем попытаться сделать так, чтобы это не испортило наших отношений. Нельзя раздувать случившееся так, как это делаешь ты.
И потом, жизнь не сводится к одним грудям, сексу и телу. Мы же с тобой еще и друзья, а не просто любовники.
— Но я не хочу, чтобы мы были просто друзьями, — с горечью сказала Алекс, снова начиная плакать. Сэм из последних сил пытался скрыть свое раздражение.
— Я тоже этого не хочу, поэтому пусть все идет как идет, Ал. Пусть все как-то утрясется. Мы оба должны к этому привыкнуть и подождать, что будет дальше.
Почему он не может ей солгать? Почему он не может сказать, что все равно ее любит? Потому что тогда он не был бы Сэмом. Алекс всегда любила его честность и прямоту, даже когда они причиняли ей боль. И особенно больно ей было сейчас.
— И чего я совершенно не могу понять, — продолжал Сэм, — это как ты смогла уместить всю свою личность в одну не слишком большую грудь? Я хочу сказать, что ты не фотомодель и не девочка из кордебалета. Ты адвокат. Для того чтобы ты состоялась как человек, тебе не нужны сиськи. Ты умная женщина, которая потеряла грудь — грудь, понимаешь? — а не мозги, так что же ты сходишь с ума?
Он не понимал, что она могла потерять жизнь, что она утратила неотъемлемую часть себя и, не исключено, возможность заниматься сексом. Алекс чувствовала себя совершенно другим человеком.
— Да, я осталась без груди, и какой бы маленькой она ни была, я достаточно тщеславна для того, чтобы не хотеть ходить с рубцом на теле до конца своих дней. Я могу остаться без волос… окончательно стать бесплодной… Все изменилось, Сэм, а ты говоришь, что не уверен в том, как ты будешь воспринимать мое тело. Разве ты не понимаешь, что я все теперь чувствую по-другому?
— Может быть, я действительно чего-то не понимаю. Если бы на следующей неделе мне сказали, что я бесплоден, я бы очень расстроился, но меня бы радовало то, что у нас есть Аннабел. Перестань придавать всему этому такое огромное значение. Ты — это твой разум, твоя жизнь и твоя карьера, все то, что ты делаешь и что ты представляешь, а вовсе не количество твоих грудей. Кому какое дело, сколько их у тебя?