Удар током
Шрифт:
Соболев пропустил последние слова мимо и жёстко отчеканил:
– Ладно, если свяжется с тобой, передай что жду обоих пятого января. Есть работа. Будь здоров.
Чистяков вопросительно посмотрел, по тому как огрызнулся Петрушевский, конечно догадался кто звонил. Праздничное настроение упало.
– Просил передать, что ждёт обоих через четыре дня. А как я тебе передам, если ты у меня не был?
Николай Фёдорович улыбнулся.
– Конечно не был. Вернусь в город включу связь. Объясню, что встречал праздник у знакомых. А чего поник, что-то случилось?
Петрушевский
– Да так, не обращай внимания. В одном с тобой согласен: годы сильно изменили нашего начальника. Может служба в КГБ добавила Вите новые качества, но изменила не в лучшую сторону. Думаю, что работа в этой организации не допускает такие чувства как жалость, сострадание, участие, доброта, ставя в замен расчёт, подавление и приказ. Чем больше узнаю, тем больше разочаровываюсь.
– Дима, давай-ка после следующих экспериментов где-нибудь посидим и поговорим. У меня к твоему бывшему товарищу много накопилось претензий. У тебя в гостях не готов это обсуждать, а вот под хорошую выпивку, пожалуй решусь. Пока.
Форд выехал за ворота, Петрушевский закрыл створки, медленно направился к дому, гадая о чём же таком Чистяков собрался рассказать. Судя по его тональности и внутреннему сопротивлению, информация явно не добрая.
14. Учёный и его жертва
Пятого января в стране продолжались праздники, в центре обычный рабочий день. Визит к директору принёс неприятности. Соболев мрачно взглянул на мнущегося у порога подчинённого и не предложив присесть грозно бросил:
– Нагулялся с новым дружком? Нехорошо, Дима, врать. Федя Чистяков умный, но телефон выключить не догадался, а лишь заблокировал вызов. Про биллинг забыл, а ещё инженер электронщик. И тебе старпёру невдомёк, - видя, как вскинулся Дмитрий Сергеевич, остановил жестом руки, - Я не в претензии, главное, чтобы дело не страдало.Пора за работу. Работаем два дня, затем догуливай неделю где и с кем хочешь.
Дмитрий Сергеевич чуть не взорвался, оказывается начальник ещё и следит за ним, собрался было огрызнуться, но сдержался. Про себя подумал: “Козёл ты, Витя, чего мордой тыкать в чужой косяк, о своих промахах подумай”.
– Теперь о деле, - продолжил Соболев, - “поездка” в этот раз будет особенная и очень непростая.
Петрушевский напрягся. К чему готовит в этот раз? Вновь порадовался за себя, что разыграл потерю памяти после броска во времени. А вот нынешнюю память не отобьёшь, не выкинешь из головы его демагогические рассуждения о зле во благо, плотную опеку и навязанные поступки. Всё, хватит, пора ставить Соболева на место.
– Я поднял свои архивные записи. Там имеются выписки из уголовных дел связанных с терроризмом. Мне надо, чтобы ты разыскал фигуранта, попавшего в подозреваемые, но за недоказанностью причастности к преступления проходившим по делу лишь свидетелем. В подробности посвящать не буду. Слушай, что надо сделать. Найдёшь человека и представишься от…
Чем дольше Соболев говорил, тем больше росло внутреннее сопротивление. Когда Соболев сделал паузу, Петрушевский взорвался протестом:
– Всё, Витя, надоело! Я подписывался помогать науке, а не твоим криминально-ментовским разборкам. Седлай машину времени и отправляйся корректировать свои косяки в прошлом. Помог мне - низкий поклон, но отрабатывать таким образом благой поступок не обязан. Вот пропуск, я ухожу!
Соболев поднял тяжёлый взгляд и чеканя каждое слово, бросил взбунтовавшемуся подчинённому:
– А что мне мешает в прошлом не вызволять тебя за драку с телесными повреждениями, забыл? А мутная история с изнасилованием, где ты якобы не виноват, но ведь это как повернуть. Тебя отмазывала Контора, система, которую я представляю. А твоя фарцовка, а пистолет, забыл. Забыл кому давал подписку о сотрудничестве. Пожалуй я нарушу инструкцию, смотаюсь в прошлое и откорректирую, как ты выражаешься, биографию. И будешь ты сидеть не в научном центре, где о тебе заботятся, а париться на нарах или гнить на Богословском кладбище рядом с героическим дедом. Смотри сюда.
Соболев живо поднялся, стало заметно, как непросто ему сдерживаться, открыл сейф и достал увесистое дело, повернул обложкой и помахал. Петрушевскому хватило времени прочитать свою фамилию. Затем отправил досье назад и запер компромат.
– Вся твоя жизнь в этой папке, личное дело здесь, а не в архиве. Ты врёшь мне, а я тебе. Но ты винтик механизма, а я пружина, приводной механизм. Раз не хочешь по хорошему, то будем по протоколу: сопротивляешься, иди на х.. и на свалку. Как тебе такой расклад?
Из Петрушевского словно выпустили воздух, он сжался и опустил голову. В голове метались мысли: сам дурак, не сдержался и получил оборот. Зато начальник раскрыл свои пугающие резоны, но сдаваться рано. Надо сыграть страх и покорность. А что если решить всё махом, оглушить этого божка, вырваться из лаборатории и рвануть на телевидение, собрать журналистов? Чушь, я слишком слаб против этого хищника. И тут словно вновь ударило током и вспыхнуло простое и страшное решение. Как он раньше не додумался?
– Ладно, ладно, Виктор Сергеевич! Я всё понял, прости мой дурацкий характер: ляпну невпопад, затем жалею. Давай договоримся: я ничего не говорил, ты ничего не слышал. Мир?
Он протянул руку теперь уже ненавистному ему человеку, но в глазах читалась преданность и покорность. Это совсем не просто мерить на себя личину артиста и играть на грани срыва. Но теперь у Петрушевского был план, словно сверхмощное оружие и защита от стресса. Соболев если и разглядел двурушничество, то не подал вида и словно нехотя протянул руку. У него тоже был свой умысел: главное сейчас решить свою задачу чужими руками, а потом отправить Петрушевского в путешествие из которого не возвращаются.