Удивительная жизнь Эрнесто Че
Шрифт:
– Я родился под счастливой звездой, – объяснял он скептикам.
Морис возил «своего» генерала на службу, а вечером доставлял его домой. Он утверждал, что в командном пункте царит олимпийское спокойствие. За ними (то есть за всеми нами) стоит империя, огромная французская колониальная держава с территорией в тринадцать миллионов квадратных километров, населением семьдесят миллионов человек и огромными природными богатствами. Народы империи наконец-то смогут выразить свою благодарность вечной великой Франции, которая так много для них сделала. Эта тыловая база, недоступная для хищников вроде Англии и Америки, предоставит в распоряжение министра колоний шестьсот тысяч хорошо обученных и полностью экипированных солдат.
Служба Мориса протекала спокойно, но
Чешский доктор Йозеф мобилизации не подлежал. Драконовский закон запрещал врачам-иностранцам практиковать на территории Франции, но каков порядок его правоприменения в Алжире, распространяется ли он на сотрудников научных институтов? Йозеф без устали работал вместе с коллегами над новым методом лечения малярии плазмохинином [77] . Он поставил на себе опасный опыт – сделал прививку от малярии и несколько раз по многу часов находился в стерильном помещении, где его кусали десятки, а то и сотни ан'oфелесов, выведенных в лаборатории из личинок, собранных по берегам зараженных водоемов. Йозеф ни разу не заболел, поскольку комар передает человеку малярию только в том случае, если уже является носителем. Первая латентная инфекция защищала Йозефа от вторичного заражения как естественная вакцина. По примеру Пастера все врачи испытали на себе эту методику, и ни один не заболел малярией.
77
Ученые-химики упорно искали синтетические препараты, которые могли бы заменить хинин растительного происхождения. В 1925 г. в СССР был получен первый противомалярийный препарат – плазмохинин.
Сержан сумел добиться отсрочки для всех сотрудников призывного возраста. Институт обязан был поставлять армии промышленные количества лекарственных средств и вакцин против тифа и оспы, объем работы значительно вырос, но никто не жаловался.
Никто, кроме Нелли, – она считала, что проводить дни и ночи на работе – верх идиотизма. Особенно ночи.
Новый, 1940 год компания по общему согласию встречала тихо. Они ужинали, слушали по радио концерт Дебюсси, выпили несколько бутылок розового марокканского вина «Гри де Булауан» и с непривычным волнением пожелали друг другу счастья. Все четверо понимали, как им повезло: многие пары разлучены, а они по-прежнему вместе. После полуночи – выпито было слишком много – Нелли расчувствовалась и начала напевать свою любимую песню Шарля Трене [78] «Твоя рука в моей руке», глядя блестящими зелеными глазами в глаза Йозефу. Он взял ее за руку, и они вместе с Кристиной и Морисом спели хором, сидя за низким столиком:
78
Трене, Шарль (1913–2001) – французский певец и автор песен.
Вечером в понедельник 16 марта 1940 года в институт явился Морис. Он был в форме и выглядел просто ужасно. Йозеф почему-то решил, что с Кристиной случилось несчастье. Морис дрожащей рукой протянул ему телеграмму: «Дело чрезвычайной важности тчк Свяжись со мной немедленно тчк Филипп Делоне».
– Это от отца. Наверное, случилось что-то ужасное. Умоляю тебя, Йозеф, не бросай меня одного.
Морис боялся звонить домой, боялся услышать дурные вести. Он любил оставшуюся в Париже семью, но они практически не общались, разве что обменивались поздравительными открытками на Новый год. Йозеф повел его на Главпочтамт, где встретил старых друзей (они все так же сидели под часами и ждали, когда дадут связь). С началом войны дело усложнилось: быстро соединяли только итальянцев, не участвовавших в боевых действиях. Йозеф больше не пытался звонить в Прагу. Он не мог проводить на почтамте все дни напролет и «разговаривал» с отцом по ночам.
Телефонистка соединила их с Парижем через десять минут. Они вошли в кабину номер три, и Йозеф сказал:
– Мужайся, старина.
Морис сделал глубокий вдох, снял трубку, из которой доносилось «алеканье», и протянул наушник Йозефу.
– Папа, это я, Морис. Как у вас дела? – произнес он срывающимся голосом.
– Твоя сестра, сынок…
– Элен? Элен умерла?!
– Нет, она… беременна.
– Не может быть! Она… Ей…
Он не сразу сообразил, сколько Элен лет, а когда подсчитал, рухнул на табурет и отобрал у Йозефа отводную трубку.
– Почему она не делает аборт?! – закричал он.
Делоне-старший начал что-то объяснять.
– Боже мой! Господь милосердный! – шептал Морис, наливаясь краской от ярости и возмущения.
Йозеф вышел и плотно прикрыл за собой дверь кабины, чтобы не мешать обсуждению деликатных семейных проблем. Впрочем, его тактичность пропала втуне, Морис так громко орал: «Мерзавка! Негодяйка!» – что его слышали даже на другом конце зала. Йозеф вытащил пачку «Белтос», закурил и угостил всех своих знакомцев. Минут пять они курили и беседовали о погоде, невиданно теплой для этого времени года. Морис резко бросил трубку и на несколько минут замер, как окаменел, потом вышел пошатываясь и разрыдался. Йозеф обнял друга за плечи, и они покинули здание почтамта.
Что за ужасное время…
Элен, его сестра, его любимая младшая сестричка, залетела от какого-то неизвестного парня! Неизвестного, как же! Она прекрасно знает, кто ее «оприходовал», но родителям имя назвать отказалась, отец ужасно на нее кричал, она ему надерзила и ответила: «Ни за что! Лучше умереть!»
Мать все время плачет. Элен так и не призналась, не открыла имя «злодея» – да-да, злодея, сукина сына, обманувшего доверчивую семнадцатилетнюю девушку, – восемнадцать ей исполнилось три недели назад! У нее было счастливое будущее, она могла бы найти отличную партию, а теперь не получит ни гроша из своего наследства. Ни один уважающий себя мужчина не возьмет ее замуж, а мерзавца они вычислить не могут, вот и давай после этого хорошее образование дочерям, порочность у них в крови.
Элен растолстела как корова, и придурок-врач диагностировал у нее гипопластическую анемию. Признайся она сразу, дело можно было бы уладить, но эта идиотка выжидала полгода.
– Я думал, вы строгие католики?
– И что?
– Разве церковь не запрещает аборты?
– Конечно запрещает. Да что теперь говорить, дела все равно не поправишь.
Морис был так удручен и подавлен, что боялся расплакаться, как девчонка, и решил не встречаться с Кристиной, пока не придет в себя.
Он попросил Йозефа передать Кристине, что заболел, и она встревожилась.
Возможно, Йозеф разучился врать, или Кристина оказалась слишком проницательной, или он хотел, чтобы она догадалась, но его замысел не удался. «Он скрывает от меня правду, Морис наверняка умирает!» – подумала Кристина, кинулась к нему домой и нашла своего любимого живым и невредимым, но униженным. Морис был вне себя от бешенства.
– Мы католическая семья, так что об аборте не может быть и речи, – объяснял он Кристине.
Чтобы скрыть позор и бесчестье, отец решил отослать Элен в деревню, к дяде (у него лесопилка в Перигё), пусть там и рожает, и все будет шито-крыто.