Уездный город С***
Шрифт:
Добавила Титову дурного настроения и Брамс. Нет, девушке поручик был искренне и глубоко благодарен, она в самом деле совершила чудо. Если бы она ещё могла объяснить, что именно почувствовала и что хотела скомандовать незнакомой вещи! Но нет же, обычно весьма собранная и рассудительная вещевичка тут неуверенно мямлила и, кажется, сама не понимала, кой чёрт дёрнул её достать флейту. Только Аэлиту, в отличие от Титова, подобное отчего-то не беспокоило вовсе.
Натан, конечно, понимал, что это совсем не конец расследования и даже не тупик. Что нужно поговорить с соседями, обойти пепелище по периметру и осмотреть забор, особенно — дальнюю от калитки часть, и, наверное, появится какая-то более разумная идея, обнаружится интересный факт. Но никак не мог заставить себя подняться со скамейки, и всё откладывал этот момент, и в итоге пришёл к договору с самим собой: дождаться результатов осмотра пожарными, затем оглядеть место, потом привести мундир в порядок и только после этого разговаривать с соседями. Нечего пугать законопослушных горожан затрапезным видом — мундир грязный, фуражка вообще такая, что противно на голову надевать: по ней явно кто-то прошёлся, и как бы не сам Натан.
А еще поручика вновь преследовало ощущение чужого взгляда — пристального, очень внимательного, и это тоже сердило, хотя враждебности в этом наблюдателе не ощущалось. И как ни пытался мужчина списать эти чувства на зевак за окнами, взгляд нет-нет да и возвращался к тёмным, хмурым елям, скользил по их мохнатым лапам и пытался пронзить плотный сумрак у самых стволов. Чудилось, что таинственный зевака притаился вот там, в густой тени, — непонятный, невидимый. На Титова опять накатило чувство, будто он потихоньку трогается умом, мужчина в раздражении тряхнул головой и рывком поднялся с лавки, благо в это время через калитку вышли пожарные.
Отчёт получился достаточно скупым и почти без конкретики: взорвался обыкновенный динамит, взрывателем служила некая вещь — распространённая практика и в горном деле, и в военном. А вот что именно это была за вещь, внятно ответить пожарные не смогли, взрыв разрушил её полностью.
Даже Брамс с её чудесами математики разводила руками. Одно дело, аккуратно стёртая с целого предмета умбра — это почти лабораторные, чистые и удобные условия, а совсем иное — полное уничтожение и самой вещи-взрывателя, и всего её окружения. Тут уже никакой речи о восстановлении умбры, вещевики всё же не боги.
Осмотр забора показал то, чего Титов и ожидал: где-то доски просто отсутствовали, где-то — едва держались, и выбраться с участка не составляло труда. За домом вдоль рухнувшего от взрыва забора тянулся узкий, угрюмый проулок. Замусоренный и заполонённый сухостоем прошлогоднего бурьяна, пестрящего молодой зеленью, он упирался в оживлённую улицу. Получалось, Навалова действительно могла проходить через брошенный дом на другую сторону, чтобы избежать преследования, но основной вопрос по-прежнему никуда не делся: зачем нужна подобная секретность? И зачем понадобилась бомба?!
Окончив разговор с пожарными, разошлись по домам — приводить себя в порядок. То есть Брамс сначала завезла безлошадного поручика, а потом погнала «Буцефала» к родным пенатам, условившись с Натаном встретиться в буфете Департамента, чтобы обсудить происшествие, пообедать и всё же услышать от петроградца ответ на вопрос, что же не так сказал Антон Денисович.
— Алечка, что с тобой?! — ахнула Людмила икторовна Брамс, когда дочь заявилась домой чумазая и присыпанная прелой хвоей.
— Нас с господином поручиком взорвать пытались, но неудачно, — легкомысленно отмахнулась дочь, минуя осевшую в кресло мать и на ходу расстёгивая блузу. — Натан Ильич очень моё чутьё хвалил и обещал слушаться, ежели в следующий раз я что неладное заподозрю, — бодро похвасталась она из спальни, скидывая одежду.
— В какой такой следующий раз?! — возмутилась Брамс-старшая, входя в комнату Аэлиты и хмуро наблюдая за торопливым переодеванием дочери.
— Ну, если мне опять почудится неладное, а он всё равно станет вперёд переть, — легко пояснила вещевичка.
— Куда «вперёд»? — продолжила недоумевать Людмила икторовна. — Куда тебя этот поручик потащил?!
— Никуда не тащил, — слегка растерялась Аэлита. — Мы с ним осматривали место, которое посещала первая покойница, а там бомба оказалась. Но ты не волнуйся, я же её заметила. Мама, а ты не помнишь, где мои вишнёвые брюки? Я думаю, в них удобнее будет, чем так. А то нам сейчас ещё свидетелей опрашивать, и вообще…
— Никаких свидетелей! — решительно заявила мать семейства, перегораживая проход. — Я подумала, он приличный мужчина, а он тебя по всяческим злачным местам?!.
— По каким еще местам? — совсем потеряла нить беседы Аэлита и даже выглянула из шкафа, с тем чтобы бросить полный удивления взгляд на мать. Та стояла в дверях, бледная, взъерошенная и с очень странным выражением лица — во всяком случае, вещевичка его истолковать не сумела. — Ну что ты придумываешь тоже? Мы даже в бордель ходили, наверное, самый приличный в городе. Во всяком случае, от борделя я ожидала чего-то более… вызывающего. А там всё так благопристойно, что даже тошно. Ах, ну вот и они, я же помню, сюда клала!
С этими словами Аэлита выудила из платяного шкафа последний писк моды, вещь буквально на грани приличия — широкие брюки из тёмного, винного цвета тонкого габардина, с пуговицами на боку.
— В бордель?! — ахнула Людмила икторовна. — Нет, всё, довольно с меня! — не выдержав, женщина всплеснула руками. — Я долго терпела, всё позволяла, но довольно. Сегодня же попрошу Чиркова уволить тебя из этого проклятого Департамента!
Аэлита, до этого времени успевшая застегнуть и брюки, и свежую блузку, замерла и растерянно уставилась на мать.
— Что значит — попрошу уволить? Какое он право имеет? — хмурясь, уточнила вещевичка.
— Какое-нибудь да найдёт! А только нет такого закона, по которому позволено приличной девушке по подобным местам шляться! — вспылила Брамс-старшая. — Я тебе запрещаю! Я терпела твою науку, я твоё это чудовище одноглазое, грохочущее, терпела, но это последняя капля! Никакого больше сыска, хватит этих развлечений, побаловалась и будет. В бордель они ходили! Может, ещё и в опиумный притон? Нет, всё, довольно. Ты теперь сидишь дома, покуда я с Чирковым не поговорю, чтобы он тебя на пушечный выстрел больше к этому своему уголовному сыску не подпустил! И к поручику этому. Надо же было догадаться, девицу с собой потащить! А казался таким перспективным, приличным мужчиной, хорошей партией… Нет, всё, будет с тебя развлечений!
Во время этой пылкой, пламенной, яростной речи Аэлита всё больше хмурилась и мрачнела. Оговорки матери, по которым другая бы на её месте поняла куда больше, вещевичка не замечала, но поняла главное: ей снова пытались не позволить делать то, что только-только начало получаться, на основе опостылевшего уже аргумента, что она девушка.
Ослеплённая собственными страхами и беспокойством, Людмила Викторовна не обратила внимания на то, как нехорошо сощурились и потемнели глаза дочери — верный, хотя и очень редкий признак того, что вещевичка всерьёз сердита. Да и откуда бы матери знать об этой особенности, если подобные сильные эмоции Аэлита прежде проявляла всего несколько раз и свидетельницей таких проявлений родительница не оказывалась: мимо неё прошли как выяснение отношений с отставным женихом, так и те моменты, когда юная вещевичка доказывала более искушённым вещевикам, да еще женоненавистникам, собственную правоту. Как мать старалась оберегать дочь от всего подряд, так и дочь не стремилась посвящать родителей в собственные проблемы, решая их, по возможности, самостоятельно.