Уголек

Васкес-Фигероа Альберто

— Тебе нравится этот индеец? — спросил Сьенфуэгос, которого развеселило ее смущение.

— Я его боюсь.

— Нет, — убежденно ответил канарец. — Ты его не боишься, хотя вид он имеет грозный, как у настоящего воина. Он тебе нравится.

— Иди к черту!

Канарец лишь расхохотался.

— Как хочешь, — не стал он спорить. — Но я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы понять, что творится в твоей курчавой голове, — лукаво подмигнул Сьенфуэгос. — Он тебе нравится, а уж ты его прямо-таки очаровала.

— Это потому, что он раньше никогда

не видел негритянку.

— Так ведь и я тоже никогда ее не видел, а первое, о чем я подумал, увидев тебя — так это о том, что ты жутко грязная... — напомнил он и многозначительно добавил: — Остальные смотрят на него как на принца. Быть может, ты станешь королевой этих земель.

— Черная королева белых дикарей? — задумчиво произнесла она. — Ну что ж, неплохо для той, что начинала рабыней португальского борова!

— Жизнь непредсказуема... Когда-то я был жалким пастухом на острове вечной весны, а теперь стал обладателем шпаги и набедренной повязки посреди самой жаркой на свете земли, — он ласково похлопал ее по ступне. — Не волнуйся! Мы заберемся еще дальше.

— Еще дальше?

— Гораздо дальше! — весело ответил канарец. — Куда еще никто не добирался. — Он убедился, что все взгляды всех туземцев прикованы к нему, смешно сморщил нос, ткнул в африканку пальцем и напыщенно произнес: — Уголек, великая Кураре Мауколаи!

Купригери ошеломленно посмотрели на него и вернулись, внимательно глядя на девушку со смесью недоверия и восхищения. Наконец, один из туземцев робко спросил:

— Великая Кураре Мауколаи?

— Лучшая в Африке.

— Ты уверен?

— А то! В два счета такой кураре приготовит, что пальчики оближешь!

Туземцы явно не поняли из сказанного ни слова, да и сама Асава-Улуэ-Че-Ганвиэ выглядела потрясенной.

— Зачем ты так говоришь? — пробормотала Уголек сквозь зубы. — Я понятия не имею, как готовить этот яд.

— Ты же только что сказала, что можешь сделать нечто подобное... И в конце концов, яд — это всего лишь яд.

— Вовсе нет! — возразила дагомейка. — В моей стране готовят множество ядов, но каждый служит для собственной цели и действует по-разному. От одного вскипает кровь, от другого останавливается сердце, некоторые действуют мгновенно, а другим требуются месяцы.

— Как ты уже видела, этот действует мгновенно.

— На маленькое животное, — заметила девушка. — Но по всей видимости, это животное предназначено в пищу. А ты знаешь, что происходит, когда яд слишком силен? Тот, кто съест отравленное животное. тоже умрет. Не всё так просто, — убежденно заявила она. — Совсем не просто!

— Уверен, что у тебя получится...

— А кто испробует результат? Ты что ли?

— Ну зачем же так!

Негритянка кивнула в сторону молчаливых туземцев, которые почти ничего не поняли из их разговора.

— И кто же тогда? Они? Представляешь, что будет, если они начнут умирать по моей вине? — она пессимистично помотала головой. — Потребуются месяцы, чтобы найти нужную формулу. — Уголек щелкнула языком, словно пытаясь подчеркнуть свои сомнения. — Моя бабушка могла различить яды только по запаху и знала, как они действуют, но тогда я была всего лишь малышкой и не успела ничему научиться.

— Может, хоть попытаешься? Для них, похоже, этот секрет имеет очень большое значение.

Африканка мотнула подбородком в сторону птицы, которую ощипывал один из туземцев.

— Да уж наверняка! — заявила она. — Уж сколько мы, дагомейцы, знаем о ядах, нам все равно не пришла в голову мысль использовать их таким хитроумным путем — на конце крошечного дротика, тихо вылетающего из трубки, смертоносного и коварного одновременно. Ты видел такое раньше?

— Никогда, — признался канарец. — Не хотел бы я встретиться с человеком, который испробует эту штуку на мне. — Он повернулся к Якаре и спросил на его языке: — Аукас далеко?

Тот кивнул и показал куда-то за спину.

— Очень-очень далеко!

— Тем лучше!

Вскоре они снова двинулись в путь, и тогда Сьенфуэгос понял, что, если их прежние блуждания по сельве больше походили на разведывательные походы, то теперь купригери, похоже, точно знали, куда идут и что ищут. Несомненно, появление вождя Якаре нарушило их прежние планы и заставило повернуть назад, к своим очагам.

Почти неделю они двигались так быстро, что даже значительно сократили остановки на дневную сиесту в жаркие полуденные часы, теперь ритм задавал косоглазый с длинной духовой трубкой, а был словно сделан из стали и мог часами поддерживать дьявольский темп, без единого глотка воды и малейших признаков усталости.

Он был удивительным человеком, одним из тех, что резко выделяются среди окружающих, и привлекал внимание без единого жеста и не повышая голоса. А потому канарца не удивило, что Асава-Улуэ-Че-Ганвиэ влюблялась в Якаре всё сильнее и сильнее.

Уже бесполезно было скрывать это и притворяться, будто он интересует ее, потому что «отличается от других дикарей», ее завораживали каждая деталь и каждое движение его стройного тела и наделенных неукротимой энергией мышц, но в особенности глаза: взгляд, словно проникающий внутрь предметов и людей, вот что больше всего привлекало девушку. Она на всё была готова, лишь бы понять истинную причину, по которой туземец долгие минуты не сводит с нее взгляда.

— Тебе не стоило ему говорить, что я разбираюсь в ядах... — однажды ночью пожурила Сьенфуэгоса африканка. — Теперь я никогда не узнаю, интересую ли я его как женщина или только как Кураре Мауколаи.

— Когда он заглядывает тебе в глаза, то наверное думает о том, способна ли ты приготовить яд, но когда заглядывается на грудь и бедра, то наверняка думает совсем о другом.

Однако, каким бы ни было отношение косоглазого вождя к африканке, оно, несомненно, изменилось уже на следующее утро, когда шагающий впереди воин внезапно отскочил в сторону, а идущие следом бросились врассыпную.