Угроза вторжения
Шрифт:
— Может быть, может быть. — Столетов еще раз посмотрел на фотографию и спрятал в карман. — Пойдем наводить справки, дочка. С гонорара поставишь папе бутылочку коньяка.
Он цепким взглядом обшарил вестибюль. Наружка, зачем-то пасшая выводок туристов, исчезла. Остальные были чистыми.
Они прошли по Лесной улице и у роддома свернули в переулок. Столетов незаметно осмотрелся и толкнул дверь в полуподвал.
— Что здесь? — Настя наморщила носик от резкого запаха каленого металла и масла.
— Фирма «Золотой ключик».
— Горит, что ли? — раздалось из-за окошка.
— Все, мужики, социализм кончился, работать пора! — Столетов подмигнул Насте.
— Чего у тебя? — В раскрывшееся окошко высунулась рука с синими от татуировок пальцами.
— Запасной сделать. — Столетов снял со связки плоский английский ключ.
— Посмотрим. — Рука приняла ключ и исчезла. За тонкой фанерной перегородкой скрипнул стул.
— Наверно, богатым буду. Если старые знакомые не узнают, точно — разбогатею. Казан, ты что не здороваешься?
— Закон не велит ментам ручку жать, — ответил из-за перегородки прокуренный голос.
— А «здрасьте» сказать — язык отвалится?
— Ну здравствуй, гражданин начальник. Дальше что?
— Впустил бы, Казан, неудобно как-то. Да и рожа в окошко не пролазит.
— Ничего. Скоро без прокурорских харчей отощаете. В самый раз будет.
— Сидишь в подвале, а новости знаешь. Так впустишь?
За перегородкой вздохнули, потом щелкнул замок, и дверь с окошком приоткрылась.
Настя из-за спины отца разглядела сухого мужчину лет шестидесяти, с впалыми, как у туберкулезника, щеками и редкими седыми волосами, едва прикрывающими красную лысину. Весь подоконник занимал огромный, давно не чищенный аквариум. Свет, проходя сквозь мутную воду, заливал комнату призрачным зеленым свечением. Горела только настольная лампа, освещая стол и угол стены с портретом Сталина на грязных обоях.
— С чем пришел, начальник?
— Да вот узнал, что в моем районе прописался сам Казан, решил навестить. По старой памяти.
— А я думал, по делу. — Человек закатал рукава клетчатой рубашки и стал прилаживать болванку в маленькие тиски.
— Ох, Казан, дела все в сейфе остались. У нас с тобой теперь только делишки.
— С тобой? — Казан кивнул на Настю.
— Со мной.
— Ну-ну. — Он несколько раз провел надфилем по заготовке и остановился. — Ладно, Столетов, не томи душу. С чем пришел?
— Один вопрос. Получаю ответ и ухожу.
— А потом сыскарей своих пришлешь…
— Обещаю, нет. Ты знаешь. Казан, мое слово железное.
— А она?
— За нее я отвечу.
— Лады. Но учти, своих я не сдаю.
— А это чужой. Лох из политических. Ты же один раз «закосил дурку» и загремел с зоны по статье «антисоветская пропаганда». Было?
— Ха! Отдохнуть захотелось. Зона тогда «хозяйская» попалась. Никакой жизни. А тут еще «кум» выеживаться начал. В стукачи меня сватал. — Казан принялся скупыми точными движениями водить надфилем. — Вот я и выписал себе путевку по политической статье. Чалился с уважаемыми людьми, одних профессоров полбарака было!
Столетов прошел в комнату, сел за стол, заваленный инструментами и заготовками ключей. Руками трогать ничего не стал, знал, у русского мастера за видимым бардаком на рабочем месте скрывается раз и навсегда заведенный порядок. Вытащил из кармана фотографию.
— На тебя не угодишь, Казан. А я тогда тебе зону хорошую сосватал, как обещал. Кто же знал, что ты с замом по режиму собачиться начнешь. А зона была — почти курорт!
— Ага, как меня конвою сдали, так прямо в Сочи и отправились. А я с этапом — в Читу. Здоровье на этом курорте поправлять. И с «кумом» лаяться.
— Вот человек. Нужно только имя. Или кличка. Остальное — мое дело. — Столетов протянул фотографию. — Не бойся, не западло. Мужик из политических.
Казан на секунду прервал работу, посмотрел на фотографию и опустил голову.
— Ну?
— Не нукай, начальник, не запряг. — Он провел по заготовке, надфиль издал противный резкий писк. — Твою… Испортил болванку! — Он бросил на пол заготовку, принялся вставлять в тиски новую.
Настя заметила, как напряглось лицо отца.
— Казан, кто он?
— Не знаю.
— Знаешь!
— Своих сдавать уговора не было!
— Тэкс-мэкс-пэкс. Значит, не политический. — Столетов достал сигарету, щелкнул зажигалкой. Фотография осталась лежать на столе. — Дела в сейфах остались, а память у меня хорошая. Хочешь, и твою освещу? Напомнить, как я тебя расколол, и ты, слезами и поносом исходя, сдал мне своего учителя — дядю Колю, Скрипача? Глаза не прячь! — Настя вздрогнула, такого голоса у отца она никогда не слышала. Она и не догадывалась, что всегда мягкий и внимательный к ней отец может быть таким. — Ты мне вора в законе сдал. Казан. За это тебя давно на ремни порезать надо. А ты живой. Ручонками не шеруди, дурень! Напильник мне в горло не пристроишь, не надейся. Она, — Столетов кивнул на замершую у порога Настю, — завалит тебя с одного выстрела. А ты жизнь любишь. Казан. Это я еще тогда понял и на том взял. Кто это?
— На кой это тебе, начальник? — Казан расстегнул воротник рубашки. — Ты же, вроде, не при делах теперь.
— Надо. Что ты менжуешься, как девка! Он же не из блатных, сразу видно.
— Один хрен, я жить хочу.
— За Скрипача тебе не отмолиться. Одним грехом больше, одним меньше. А я буду молчать, как молчал до сих пор.
— А почем мне знать?
— Дурень! Шепнул бы я хоть слово, прокуратура бы тебе сюда прямой телефон поставила. Стучал бы каждый день, как пионерский барабан. Я прав?