Угрюм-река
Шрифт:
— Ты кому писал? Покажи.
— Покажи подарок, — сказал Прохор; кровь молоточком ударила в виски.
— Не могу.
— И я не могу.
Нина вздохнула, сказала «до свиданья» — и пошла. Прохор подал ей шубу, проводил до ее квартиры. Возвращаясь, задержался у дома Анфисы. Шторы спущены, в зазоры — свет. Не зайти ли? На одну минуту? Нет, не надо.
Он дома разорвал свое письмо к ней.
И еще, была весенняя ночь. В воздухе теплынь, опять везде неумолчная капель стояла: цокали,
Нина одна, и Марья Кирилловна одна: старики на мельницу собрались — кутнуть, должно быть, взяли припасов и на тройке марш.
Царский преступник Шапошников один, и Анфиса Петровна одна. Скучно. Ибрагим один, и Варвара-стряпка одна. Илья Сохатых куда-то скрылся.
Ну как же можно в такую ночь томиться в одиночестве? Темно. Даже месяц и звезды куда-то разбежались: пусто в небе, тихо в воздухе, лишь неумолчная капель звенит.
Марья Кирилловна еще не ложилась. Она готовит Нине в подарок третью дюжину платков — строчку делает. Лампа в зеленом абажуре, под лампой серый кот клубком. Скрип шагов.
— Извиняюсь, Марья Кирилловна, — подошел к ней на цыпочках Илья Сохатых. — Ради бога, пардон… Осмелился так сказать… Как это выразиться…
— Что надо?
— Позволю себе присесть, нарушая ваше скучающее одиночество, — сел он в кресло.
— Ужасная капель, Марья Кирилловна, во дворе. Все бочки преисполнены замечательной водой. Ах, какая вода, Марья Кирилловна!
Та смотрела на него круглыми, добрыми, ничего не понимающими глазами.
— Ты почему это вырядился? Даже ботинки лакированные.
Он вдруг откинул чуб и выпучил глаза.
— Марья Кирилловна! — крикнул он так громко, что кот вскочил. — Марья Кирилловна!
Я в вас влюблен до чрезвычайной невозможности… Ради бога, не гоните меня, ради бога, выслушайте… Иначе, в случае отказа, недолго мне и удавиться… Мирси.
— Что ты, что ты?! — смутилась, испугалась хозяйка.
— Маша!.. — приказчик бросился пред нею на колени и облепил ее всю поцелуями, как пластырем.
— Дурак, осел!.. — нервно хохотала хозяйка. — Пьяная морда, черт!.. Убирайся вон!..
… — Что же мне с тобой делать-то, Красная ты моя шапочка, — грудным печальным голосом проговорила Анфиса. — Хочешь еще чайку?
— Что хотите, той делайте со мной, Анфиса Петровна. Хотите, убейте меня… Мне все равно теперь.
Шапошников был уныл, угрюм. Говорил глухим, загробным голосом, заикался. Он за эти дни внешне опустился, постарел, один. Под глазами от частой выпивки — мешки. И костюм его был старый, рваный, стоптанный.
Жалость в глазах Анфисы, и рука ее тянется к графинчику.
— Пей, Шапкин, не тужи… Эх,
Она часто, взахлеб, дышала, глаза ее блестели не то смехом, не то презрением и болью.
— Эх, черти вы!.. — выразительно проговорила она и выпила наливки.
У Шапошникова засвербило в носу; он вытащил из кармана какую-то портянку, быстро спрятал, вытащил тряпочку почище, высморкался и сказал:
— Я за других не отвечаю. Я отвечаю за себя. Все естество мое: нервы, мозг и каждый атом тела — в вашей власти. В вас, Анфиса Петровна, необычайно гармонично сочетались ум, красота и высокие душевные качества. Только не каждый это может заметить…
— Черт с ангелом во мне сочетались… Вот кто…
— Не знаю, не знаю… — тихо сказал он. — Не знаю, не знаю, — сказал он громче.
— Это все равно… А я люблю вас! — крикнул он.
И крикнула стряпка купецкая, Варварушка, когда к пей, к сонной, полез с нежностями Ибрагим.
— Тьфу ты пропасть! — промямлила она. — Напугал до чего… Тьфу!.. И когда ты, окаянный, в ердани-то креститься будешь, черт немаканый, прости ты меня бог?..
Под большим-большим секретом Нина все-таки показала серьги Прохору:
— Гляди, это удивительно… Как раз под стать моей брошке.
— Да, действительно, — сказал Прохор, сравнивая бриллиантовые серьги — подарок
Петра Данилыча — и бриллиантовую, в платиновой оправе, принадлежащую Нине брошь.
Куприяновы снимали просторную избу. Пол устлан цветистыми дорожками, стены чисто выбелены, под расписным потолком качался сделанный каким-то захожим бродягой белый, из дранок, голубь.
Прохор запер на крючок дверь и обнял Нину. Девушка обхватила его шею. Целуя невесту, Прохор говорил:
— Можешь ты быть моей женой?.. Вот сейчас, сию минуту?
— Что ты! — оттолкнула его Нина. — Как, до свадьбы?
— Да, сейчас.
— Ради бога, Прохор… К чему ты оскорбляешь меня?!
— Странно.
— Что ж тут странного?
— Да так… Какие-то вы все, городские барышни, монашки, недотроги.
Он стал ходить взад-вперед по комнате. Нина следила за его походкой.
— А вдруг я разлюблю тебя? — спросил он. — Женюсь, а потом возьму да и разлюблю…
— Знаешь что? — сказала Нина. — Почему ты мне не показал того письма?.. Кому писал? Ей? Анфисе? И почему ты не познакомишь меня с этой женщиной? Почему?