Угрюм-река
Шрифт:
Урядник проворно умылся, выпил наскоро чайку и — к приставу.
— Вашескородие!.. Имею честь доложить: мадам Козырева сегодняшней ночью убита при посредстве грозы в висок.
По селу Медведеву, от двора к двору шлялась-шмыгала потрясучая Клюка. Проскрипит под окном:
— Хрещеные! Анфису громом убило, — и, спотыкаясь, дальше.
А мальчишки, не расслышав, кричали;
— Анфису Громов убил!.. Анфису убили… Аида! — и неслись к Анфисиному дому.
Туда же спешил и пристав с местными властями. Церковный сторож
— Эй, Кузьмич, слезавай! Обедню — ша! К господу! — и помахал рукой.
Сначала осмотрели открытое окно со стороны сада.
— Какая же это гроза?.. Это, наверно, из ружья гроза… — зло покашливая и пожимая плечами, говорил сутулый чахоточный учитель, Пантелеймон Рощин, приглашенный в понятые.
— Да, да. Факт… Скорей всего… — плохо соображая, согласился пристав, давно небритое лицо его бледно, он, ежась, горбился, навачечная грудь нескладно топорщилась, болел живот, Кузнец отпер отмычкой двери. Безжизненная темная тишина в дому. Открыли ставни. Стало светло и солнечно. Зевак и мальчишек отогнали прочь.
Увидав труп Анфисы, пристав попятился, прикрыл глаза вскинутой ладонью — на солнце бриллиантик в перстне засиял, — затем присел к столу, махнул десятскому:
— Мне бы воды… Холодной.
Анфиса лежала в лучшем своем наряде: голубой из шелку русский сарафан, кисейная рубашка, на плечи накинут парчовый душегрей, на голове кокошник в бисере, во лбу, ближе к левому виску, рана и темной струйкой запекшаяся кровь.
Отец Ипат творил пред образом усердную молитву и все озирался на усопшую. Лицо его одрябло, потекло вниз, как сдобное тесто.
— Помяни, господи, рабу твою Анфису, в оный покой отошедшую. Господи! Ежели не ты запечатал уста ее, укажи убийцу, яко благ еси и мудр…
Следователя не было — он уехал на охоту в дальнюю заимку, — за ним поскакал нарочный.
— Прошу, согласно инструкции, ничего не шевелить до следователя, — официально сказал пришедший в себя пристав.
Чиновные крестьяне тоже крестились вслед за батюшкой, вздыхали, жалеючи покашивались на покойницу. За ночь в открытое окно налило дождя, по полу во все стороны дождевые ручейки прошли. Зоркие, ныряющие во все места глаза учителя задержались на скомканной в пробку, обгорелой бумаге. Он сказал приставу:
— Без сомнения, это из ружья пыж. Пристав, посапывая, несколько согнулся над пробкой, проговорил:
— Факт… Пыж… — и голос его, как картон, — не жесткий и не дряблый: хрупкий.
Пристав полицейского дознания не производил: завтра должен приехать следователь. Значит, можно по домам.
Чиновные крестьяне опять покрестились в передний угол, вздохнули и пошли.
— До свиданьица, Анфиса Петровна… Теперича полеживай спокойно. Отстрадалась.
Ах, ах, ах!.. И кто же это мог убить?
Ставни закрыли, дверь заперли, припечатали казенной печатью. Шипящий,
Пристав возвращался к себе один. Он пошатывался, спотыкался на ровном месте, ноги шли сами по себе, не замечая дороги. Часто вынимая платок, встряхивал его, прикладывал к глазам, крякал. Дома сказал жене:
— Анфиса Петровна умерла насильственной смертью. Дай мне вот это.., как его.., только сухое… — и, скомкав мокрый платок, с отчаянием бросил его на пол.
После крупного, во время грозы, разговора с сыном Петр Данилыч от неприятности напился вдрызг. Он не пил больше недели, и вот вино сразу сбороло его, — упал на пол и заснул. Илья Сохатых подложил под его голову подушку, а возле головы поставил на всякий случай таз.
Петр Данилыч до сих пор еще почивает в неведенье. Спит и Прохор.
Ибрагим тоже почему-то не в меру заспался сегодня. Его разбудил урядник.
— Ты арестован, — сказал он Ибрагиму и увел его. Илья Сохатых разбудил Прохора. Когда Прохор пришел в чувство, Илья вынул шелковый розовый платочек, помигал, состроил скорбную гримасу и отер глаза.
— Анфиса Петровна приказала долго жить.
— Ну?! — резко привстал под одеялом Прохор. — Обалдел ты?!
— Извольте убедиться лично, — еще сильнее заморгал Илья и вновь отерся розовым платочком.
Прохор вытаращил глаза и, сбросив одеяло, быстро свесил ноги.
— Ежели врешь, я тебе, сукину сыну, все зубы выну… Где отец?
— Спят-с…
— Убита или ранена?
— Наповал злодей убил-с…
— Кто?
— Аллаху одному известно-с… Ах, если б вы знали, до чего.., до чего.., до чего я…
— Буди отца… Где Ибрагим?
— Арестован…
— Буди отца! — с каким-то слезливым придыханьем прокричал Прохор. Руки его тряслись. Он принял валерьянки, поморщился, накапал еще, выпил, накапал еще, выпил, упал на кровать, забился головою под подушку и по-звериному тяжко застонал.
— Петр Данилыч!.. Петр Данилыч, да вставайте же… — тормошил Илья хозяина. Тот взмыкивал, хрипел, плевался. — Да очнитесь бога ради!.. Великое несчастье у нас.. Анфиса Петровна умерла.
— Что, что? Где пожар?! — оторвал хозяин от подушки отуманенную водкой голову свою.
— Пожара, будьте столь любезны, нет, а убили Анфису Петровну. Из ружья.., в их доме…
— Убили? Анфи…
Хозяин перекосил рот, вздрогнул, какая-то сила подбросила его. Правый глаз закрылся, левый был вытаращен, бессмыслен, страшен, мертв.
— Хозяин! Петр Данилыч!.. — закричал Илья и выбежал из комнаты.
Перекладывали хозяина с пола на пуховую кровать кухарка, Прохор и Илья. У Петра Данилыча не открывался правый глаз, отнялась правая рука с ногой, и речь его походила на мычание.