Уход на второй круг
Шрифт:
Поставила на место. Ксения поставила его на место. Она сделала именно то, чего он хотел в самом начале их отношений. Еще с утра это вспоминалось как нелепица. А теперь… его поимели.
— Поимели, Парамонов, — процедил Глеб сквозь зубы. Дебильная привычка говорить с самим собой. Чего еще ждать от сумасшедшего?
У Ксении Басаргиной полеты и командир экипажа. Куда там фельдшеру, который живет на земле без кожи? Содрал с себя когда-то. Оказалось, это не смертельно. Больно, мучительно, грозит инфекциями и кровотечениями, но не смертельно. Вот сейчас
Их разделяли два лестничных пролета и двадцать четыре ступеньки. Тысячи метров между небом и землей и его койка на станции скорой помощи. Непреодолимое расстояние. Глеб выругался и посмотрел наверх, в непроглядную серую высь. Туда, где летали ее самолеты.
Следующее, что сделал, — ломанулся к своей машине. Запрыгнул внутрь, выхватил телефон и уставился на дисплей. Петрусь отпадает. Жена и ребенок. Илонка тоже. Даже несмотря на то, что ее-то он может трахать, чувствуя себя человеком. Какие еще варианты? Разве они есть? Он один. Выгнал всех. Молодец, чё!
Парамонов заржал в голос и долбанул по рулю. Он хотел возвращения! Он, мать вашу, хотел возвращения! Назад! В жизнь! В нормальную жизнь, где ночами его не преследуют голоса, где на него не смотрят как на мусор, где он живой человек, который много чего может и умеет. И, будучи атеистом, чувствует себя всемогущим — спасать жизнь дано не каждому.
«У тебя волшебные руки, Глебыч», — однажды сказал ему Осмоловский. Сам сказал — сам подставил под сомнение. Сам вышвырнул — нашкодившего щенка, который мнил себя полубогом.
А вот сейчас он на месте. С волшебными руками. И волшебным пенделем, придавшим ему ускорения в яму. Пора бы уже успокоиться и не рыпаться. Не изображать из себя того, кем не является, оставленного даже не в прошлом — в другом измерении.
Бар по пути встретился вполне ожидаемо. Кто-нибудь замечал, что эти чертовы бары встречаются в любом направлении, по какому ни двинься? Главное — способность их увидеть и готовность в них идти. Парамонов, гребаный фельдшер, был готов.
Только затем, чтобы потом, поздней ночью, не нужно было искать себе оправдания, когда ноги снова понесли его не в собственную квартиру, а наверх. Чтобы не считать себя слабаком, привыкшим к унижениям, но просто банальной пьянью, которой до лампочки, где орать благим матом. Лишь бы выкричать из себя — просто выкричать.
Пьяный вдрызг, настолько, что самому противно, он стоял, держась рукой за стену, иначе вело. И сильно вжимал кнопку звонка у двери.
— Попробуй не открыть, попробуй только… — бормотал он и тут же истерично вскрикивал: — Ксёныч! Ксё-ныч!
Она открыла. Молча отошла в сторону, впуская его в квартиру. Глеб ввалился следом, по-прежнему держась за стену. Но едва взгляд оторвался от пола и поднялся к ней — мутный и вялый — на дне глаз полыхнуло. И он ухватил ее за плечи, дергая на себя.
— Я подумал! Трахать лучше, чем не трахать, — важно сообщил он и заржал.
— Глубокая мысль.
— Да? Ну пусть… Пошли?
— Иди, — кивнула Ксения. — Сейчас дверь закрою, приду.
— Ксюш, ты же не спишь с ним? — мотнул он головой.
— Пьяный придурок, — усмехнулась она, потянувшись к замку.
— Нее… я не пьяный… я вещь… или это… типа коврика… надо тебе, а? Буду тут, под дверью, тебе понравится. Ты же так ко мне, да? — и кажется, отпустив ее, он всерьез вознамерился развалиться в прихожей.
Она повернулась к нему и, зная, что все равно не осознает и вряд ли даже слышит ее, не сдержалась:
— Не понравится!
— Че? Вполне коврик!
— Спать иди ложись! — велела она. — Как все нормальные люди, слышишь?
— А я — не нормальные, — пробубнил Парамонов, послушно поднимаясь с пола и при этом правда очень мало напоминая хоть что-то нормальное. — Куда ложиться-то?
— Люди спят в кроватях, — устало объяснила Ксения.
— Аааа… так вот, где спят люди… Вот как оно… а я-то думал… — некоторое время он смотрел на нее с самым задумчивым видом. А потом кивнул и, шатаясь, поплелся в комнату, намереваясь занять ее кровать. Молча, без пререканий. Но понурив плечи так, будто тащил на себе целый мир.
Она наблюдала за его перемещениями, прислушивалась к беспорядочным звукам, доносившимся из комнаты, и только когда услышала скрип кровати и вскоре раздавшееся сопение, разложила в кухне диван. Подушка с одеялом нашлись в кладовой. И устроившись, наконец, на ночлег, Ксения заснула, словно провалилась в пустоту без сновидений.
За окном было уже светло, когда она открыла глаза. Долго лежала, разглядывая паутину в одном из углов потолка. Равнодушно отметила, что надо будет снять.
В квартире было тихо, и оставалось лишь гадать, не ушел ли Глеб посреди ночи. Но дальше об этом думать не стала. В конце концов, Ксения поднялась, собрала постель, поставила вариться кофе — все у нее выходило бесшумно и аккуратно. Легко упорядочивать жизнь, если отвечаешь только за себя. Как только в нее вмешиваются другие — начинается хаос. И всё, так или иначе, заканчивается мордобоем.
Основной виновник и хаоса, и мордобоя выполз буквально через несколько минут после того, как аромат кофе стал разноситься по всей квартире. Больше всего было похоже, что на него и явился, потому что глаза виновника еще не проснулись, а обоняние — вполне. Стоял на пороге в арке, опершись плечом об угол. Спал, видимо, не раздеваясь, потому что футболка была измята, а джинсы — они и есть джинсы. И задумчиво глядел на нее некоторое время, пока не решился смущенно произнести:
— Доброе утро.
— Наверное, — обернулась Ксения. — Соображать в состоянии?
— Врать не буду, — вздохнул Парамонов. — Кажется, пол шатается. Но это пройдет.
— Глеб, я прошу тебя… Никогда больше не приходи ко мне в таком состоянии. Ты можешь относиться к этому, как захочешь, но для меня не существует никаких оправданий, когда человек сам доводит себя до свинства и отсутствия ответственности за поступки.
— А трезвым приходить можно?
— Тебе было плохо? — ответила она вопросом.
— Нет. А тебе?