Уилл Грейсон, Уилл Грейсон
Шрифт:
Есть одна хрень, почему я терплю её. Я могу прочитать всё на её лице, а это очень ценно в друге.
Я: я расскажу тебе, когда у меня будет, что рассказать тебе, окей? А сейчас иди домой и практикуй свои знания математики. Вот тебе флеш-карты.
Я копаюсь в портфеле и достаю эти карточки, которые заранее приготовил, так как я знал, что она согласится. В общем-то, это не карточки, и это не должно выглядеть так, будто я всегда ношу собой коллекцию научных карточек для чрезвычайных ситуаций. Я сделал штрих-пунктирные линии на бумаге, чтобы она знала, где резать.
Каждая карточка имеет своё собственное уравнение.
2 + 2 = 4
50 х 40 = 2000
834620
х + у = z
петух + киска = счастливая петухо-кисковая пара
красный + синий = фиолетовый
я — математика = я + благодарность тебе
Маура смотрит на них в течение нескольких секунд, затем складывает бумажку по штрих-пунктирным линиям, делает квадраты, и теперь это похоже на карточки. Она не улыбается или что-нибудь ещё, но в какой-то момент она выглядела ошеломлённой.
Я: не позволяй Дереку и Саймону быть слишком резвыми. Всегда носи с собой средства зашиты.
Маура: я думаю, я буду в состоянии сохранить свою девственность на олимпиаде по математике.
Я: ты так говоришь сейчас, но через 9 месяцев посмотрим. Если будет девочка, то назови её logorrhea. А если будет мальчик...
Мне пришло на ум, что по закономерностям жизни, Маура получит какого-то горячего ненавистника математики, который положит свой плюс в её минус, пока я буду тусоваться с Айзеком и вернусь домой за удовлетворением от моей собственной руки.
Я решил не говорить ей этого: зачем расстраивать нас обоих? Маура машет мне.
Пока она не ушла, она смотрит на меня, будто ей есть что сказать, но она передумала. Еще одна причина быть благодарным.
Я благодарю её снова. И снова. И снова.
Когда со всем этим покончено, я отправляюсь домой и переписываюсь с Айзеком, когда он возвращается домой со школы – сегодня он не на работе. Мы повторяем наш план около двух тысяч раз. Он говорит, что его друг посоветовал нам встретиться в месте под названием «Френчи», и так как я не знаю Чикаго, не считая мест, куда мы ездили с классом, я говорю ему, что это здорово, и распечатываю карту, которую он мне прислал.
Пока мы общаемся, я захожу на Фейсбук и в миллионный раз смотрю его профиль. Он не обновляет его так часто, но это является хорошим напоминанием его реальности. Я имею в виду, мы обменивались фотографиями и разговаривали достаточно, чтобы я убедился, что он реален. Ему не 46 лет, и он уже не готовил хорошее местечко на заднем сиденье его безномерного фургона для меня. Я не так глуп. Мы встречаемся в людном месте, и у меня есть телефон. Даже если у Айзека будет нервный срыв, я буду готов к этому.
До того, как я иду спать, я пересматриваю все его фото, как будто я их не запомнил до этого времени. Я уверен, что узнаю его. И я уверен, что это будет один из лучших моментов в моей жизни.
Пятница после школы оказывается жестокой. Я хочу совершить убийство тысячей разных способов, и мой шкаф – жертва. У меня нет не одной идеи, что мне надеть, и я не тот тип парней, которые постоянно об этом переживают, и поэтому я даже не могу понять, что мне делать. Каждая чертова вещь, которая у меня есть, показала все свои недостатки именно сейчас. Я надеваю футболку, в которой, как мне всегда казалось, я хорошо выгляжу, и которая делает вид, будто у меня есть какие-то мышцы на груди. Но потом я понимаю, что она настолько мала, что если я хоть на сантиметр подниму руки, мои волосы на животе откроются на всеобщее обозрение. Потом я примеряю чёрную футболку, и это выглядит, будто я чересчур стараюсь, а потом белую, которая выглядит неплохо, пока я не нахожу пятно снизу, и я надеюсь что это апельсиновый сок, но скорее всего это случилось оттого, что я засовывал до того, как стряхнул. Футболки с группами слишком очевидны: если я надену футболку с его любимой группой, покажется, будто я подлизываюсь, а если с той, которая ему может не понравится, он подумает, что у меня ужасный вкус. Моя серая толстовка слишком отвратительна, а эта голубая футболка практически одного цвета с джинсами, а выглядеть полностью голубым - это то, что только монстр-печенька может себе позволить. Впервые в жизни я понимаю, почему вешалки названы вешалками, ведь уже после пятнадцати минут примерки вещей и отбрасывания их в сторону все, что я хочу сделать, - это повесить одну на верхнюю часть своего шкафа, засунуть голову в петлю и дать моему телу упасть. Придет моя мама и
Я знаю, что должен нервничать по поводу моей прически, но когда я подхожу к зеркалу в ванной, я решаю дать полную волю своим волосам, и так как они выглядят лучше в ветреную погоду, я просто высуну голову из окна поезда или сделаю что-то похожее. Я мог бы использовать средства для укладки волос моей мамы, но у меня нет ни малейшего желания пахнуть как бабочки на лугу. Поэтому, я закончил.
Я сказал маме, что конкурс по математике будет проходить в Чикаго: я подумал, что если я собираюсь врать, позже она может подумать, что мы попали в финал штата. Я уверил ее, что школа заказала автобус, но вместо этого направился на вокзал, нет проблем. Теперь мои нервы полностью расшатаны. Я пытаюсь читать «Убить пересмешника» для уроков английского, но, кажется, будто буквы – это просто милый дизайн страницы, и для меня они не значат больше, чем схема сидений в вагоне. Это мог бы быть боевик под названием «Умри, пересмешник, умри!», и я бы все еще не был им заинтересован. Поэтому я закрыл глаза и слушал музыку на айподе, но это было так, словно засранец купидон перепрограммировал его, потому что каждая песня заставляла меня думать об Айзеке. Он стал тем, о ком поют во всех песнях. И пока одна часть меня знает, что он достоин этого, другая кричит притормозить. Это не только будет замечательно увидеть Айзека, еще это будет неловко. Главное, чтобы эта неловкость не добралась до нас.
У меня уходит 5 минут, чтобы вспомнить об истории моих свиданий, 5 минут - это максимум, и я отправляюсь назад к печальному опыту пьяного тисканья Кариссы Най на вечеринке Слоун Митчелл несколько месяцев назад. Часть с поцелуями была действительно горячей, но когда это перешло во что-то более серьезное, Карисса сделала настолько глупый серьезный вид, что я чуть не треснул. У нас были некоторые проблемы с её лифчиком, который перекрыл кровообращение к её мозгу, и когда ее грудь наконец оказалась у меня в руках (не то, чтобы я просил этого), я не знал, что мне с ней делать, кроме как ласкать её, как щеночков. Щеночкам это понравилась, и Карисса решила действовать, и мне это понравилось, ведь когда все доходит до этого, руки есть руки, и прикосновения есть прикосновения, и твоё тело отреагирует так, как и должно. Ему все равно на разговоры, что произойдут после: не только с Кариссой, которая хотела стать моей девушкой, и которую я не хотел обидеть, но, в конце концов, причинил ей боль. Нет, еще и с Маурой, потому что когда она узнала об этом (не от меня), она была в бешенстве (на меня).
Она сказала, что думала, будто Карисса использовала меня, а вела она себя так, будто думала, что это я использовал Кариссу, когда на самом деле никто никого не использовал, но не имеет значения, как много раз я говорил это Мауре, она не давала мне спуску. Неделями я выслушивал ее крики: 'Что ж, почему ты тогда не позвонил Кариссе?' - каждый раз, когда мы ссорились. Только из-за этого нащупывания Кариссы того не стоили.
Айзек, конечно же, совсем другой. И не только в смысле нащупываний. Хотя речь ведется и об этом. Я не еду в город, чтобы устраивать прелюбодеяния с ним. Может это и не последняя вещь, о которой я думаю, но она далеко не первая тоже.
Я думал, что приеду рано, но, разумеется, к тому времени, как я приближаюсь к месту, где мы должны встретиться, я опаздываю больше, чем срок беременности у девушки. Я иду вдоль Мичиган-авеню прямо перед комендантским часом с туристами, парнями и девушками, которые выглядят так, словно они только что закончили тренировку по баскетболу или просмотр баскетбола на ТВ.
Я определенно замечаю несколько таких индивидуумов, но это чисто исследовательские наблюдения. Следующие, ох, десять минут, я могу приберечь себя для Айзека.