Уилт незнамо где

Шарп Том

Он прошел к столу, заполнил бланк и протянул его инспектору.

— Так, по крайней мере, я от него избавлюсь.

Флинт вернулся к Уилту.

— Слышали, что сказал доктор? Вам больше не нужно здесь оставаться.

— А что это за освидетельствование?

— Меня не спрашивайте, я не психиатр, — открестился инспектор.

— А он, можно подумать, психиатр, — буркнул Уилт, однако встал и принялся озираться в поисках своей одежды. Ее не было. — В этом не поеду, — заявил Уилт, показывая на длинную ночную рубашку, которую ему выдали в гериатрическом отделении.

Флинт опять пошел к доктору Педжу, чье психологическое состояние за прошедшее время отнюдь не стабилизировалось.

— В чем поступил,

в чем же еще! — рявкнул он из-за двери.

— Но его одежду забрали как вещественное доказательство.

— Тогда идите в морг, там обязательно найдется труп подходящего размера. А меня оставьте наконец в покое! Дайте поспать!

Инспектор зашагал по коридору. Спросил, где морг. Нашел, объяснил, зачем пришел. Его обозвали осквернителем трупов и велели убираться к дьяволу. Разъяренный Флинт вернулся и стащил халат у какого-то медбрата, пока тот был в туалете. Через десять минут Уилт, в коротком белом халате, из-под которого торчала ночная рубашка, ехал в машине Флинта в психиатрическую клинику и гневно твердил, что ему не требуется никакого «освидетельствования».

— Вам зададут несколько простых вопросов и отпустят, — успокаивал Флинт. — Все лучше, чем если просто так закроют.

— Закроют? Что это значит? — насторожился Уилт.

— Признают сумасшедшим и запрут в дурдом принудительно.

Уилт, мгновенно изменив свое мнение об освидетельствовании, замолчал.

Глава 34

Агентство по борьбе с наркотиками приняло решение о снятии наблюдения со «Старфайтера». Ни вскрытие утонувшей ищейки, ни исследование кусков капсулы из бассейна не выявили ничего подозрительного. Несчастное существо подохло своей смертью — видимо, оттого, что его для выработки нюха на наркотики всю жизнь пичкали героином, кокаином, крэком, экстази, опиумом, ЛСД, марихуаной и другими продуктами, предлагаемыми данным рынком. А в последнее время этот закоренелый наркоман подсел на новое запрещенное вещество — никотин, и незадолго до смерти, одолеваемый нестерпимой жаждой, слопал целых два окурка. Короче, собака была очень и очень нездоровая.

Чего никак нельзя сказать о воде в бассейне: ее недавно сменили, и во всех ста тысячах галлонов не обнаружилось ни капли чего-либо криминального.

— Надо было подключить слив к танкеру, — сказал Мерфи людям из фургона, которые проверяли сточные воды ванных и туалетов «Старфайтера».

— С ума сошли? Думаете, сюда влезет сто тысяч галлонов? Лучше бы взяли пробу с самого начала.

— Ага, конечно. Где еще искать наркоту, как не в бассейне. Только там курьеры товар и прячут. А потом что? Сидят и дожидаются, пока вода испарится? Хорошая мысль. Вы туг, я смотрю, настоящие гении.

Агенты отрапортовали в Атланту:

— Нас провели. Либо Сола использовали для отвода глаз, а дурь провозил кто-то другой, либо это вообще не дурь, а тальк для ног. Что скажут в Вашингтоне?

— Что вы обделались, что ж еще.

— Падла Кампито — подсадная утка, — сказал Паловски, когда они с Мерфи выходили из кабинета. — Это единственное объяснение. Ну, сволочуга, только попадись мне — сразу кастрирую!

— Не получится, — ответил Мерфи. — В Эверглейдс найдено его тело — точнее, то, что от него оставили крокодилы.

Когда бригада борцов с наркотиками уезжала из Уилмы, Уолли Иммельман лежал в реанимации, глядел тусклыми глазами в потолок и проклинал тот день, когда женился на жирной паскуде Джоани — а тем более когда позволил пригласить ее чертову племянницу с мерзавками-дочками. Эти гниды разрушили его брак и репутацию, в Уилме ему теперь и показаться нельзя. Брака было, в общем, не жалко — наоборот, временами Уолли испытывал благодарность по отношению к маленьким шлюшкам. Но рассылка непристойных писем имела поистине

катастрофические последствия. Компания «Иммельман Энтерпрайзис» лишилась практически всех клиентов, которых столь любовно окучивала последние пятнадцать лет, причем некоторые теперь даже грозились подать в суд. Уолли пробовал связаться со своими адвокатами, но те недвусмысленно дали понять, что не желают иметь дела с психом, который мало того, что считает их «мудилами» и «педрилами», но и на весь мир в самых отвратительных выражениях объявил о своей приверженности содомскому греху. И оскорбил самого конгрессмена Херба Райха. В довершение бед, после признания, сделанного Мэйбелл в разговоре с шерифом Столлардом, по Америке стремительно разнеслась весть, что один из крупнейших бизнесменов Уилмы регулярно вступает в половые сношения с чернокожей прислугой. Словом, Уолли понимал, что он человек конченый. Придется уехать из города куда-то, где его никто не знает, сменить имя и сидеть тихо. И все из-за Джоани. Не надо, не надо было жениться на этой подлой твари.

В другом городе, в камере другого полицейского участка, Рут Ротткомб думала абсолютно то же самое о покойном теневом министре социальных преобразований. Как она сразу не догадалась, что он — из числа тех идиотов, которые непременно дадут себя убить — и именно тогда, когда ей больше всего нужны его поддержка и влияние? Ради чего, спрашивается, она за него выходила? Ради чего возилась с гнусным алкашом Бэттлби? Ради того, чтобы закрепить за Гарольдом место в парламенте. Рут отчаянно искала хоть какую-то ниточку, которая помогла бы распутать клубок событий и понять, что привело к исчезновению мужа, но ей ужасно мешал шум. Пьянчуга в соседней камере то громко блевал, то скулил, умоляя, чтобы его выпустили. С другой стороны бесновался психопат-сквернослов, который, похоже, ко всему прочему наглотался мощных галлюциногенов. Было невозможно ни сосредоточиться, ни хотя бы поспать. Каждые полчаса дверь камеры открывалась, включался свет, и жуткая баба-детектив принималась настойчиво спрашивать, хорошо ли чувствует себя арестованная.

— Нет, плохо, — в очередной раз стонала Рут. — Вам что, заняться нечем? Что вы все врываетесь со своими идиотскими вопросами?

Баба всякий раз отвечала, что хотела проверить, не покончила ли Рут с собой, и в конечном итоге перестала гасить свет. После трех бессонных ночей Рут была почти уже готова признаться, что сама убила Гарольда. Она, однако, держалась и отказывалась отвечать на какие бы то ни было вопросы.

— Я не — подчеркиваю — не убивала Гарольда. И вообще не причиняла ему никакого вреда. И представления не имею, кто это сделал. А больше мне сказать нечего.

— Прекрасно, — сказал старший детектив. — Тогда поговорим о том, что вы сделали совершенно точно. Например, нам доподлинно известно, что вы на принадлежащем вам автомобиле «вольво» привезли в Ипфорд некоего мужчину и бросили его в Новом районе. Также следствие располагает доказательствами, что перед этим упомянутый мужчина, раненый и истекающий кровью, находился в вашем гараже. Все это нам известно, а потому…

— Говорю же, я не собираюсь отвечать на ваши вопросы! — хрипло выкрикнула Рут.

— А я ни о чем не спрашиваю. Я лишь перечисляю факты. Неоспоримые факты.

— О боже, замолчите вы когда-нибудь или нет? Все это я слышала, и ваши факты очень даже оспоримые.

— Пусть так, однако вам не известно, что у нас есть свидетель, который видел, как вы извлекли упомянутого мужчину из машины и бросили посреди дороги. Очень надежный свидетель. — Следователь помолчал, чтобы уставшая Рут уяснила его слова. — Мы хотим знать, с какой целью вы доставили потерпевшего в Новый район Ипфорда, если, согласно вашим же неоднократным заявлениям, понятия не имели, как он, раненый и без сознания, очутился в вашем гараже.