Украденное письмо

Я был в Париже в 18… году. В один темный, дождливый осенний вечер я сидел с моим приятелем Дюпеном в его кабинете, в улице Дюно № 33, в третьем этаже, в Сен-Жерменском предместье. Мы оба курили, погруженные в задумчивость. Уже около часу мы упорно молчали, и если бы кто-нибудь взглянул на нас со стороны, верно, подумал бы, что

каждый из нас исключительно и глубоко занят клубами дыма, наполняющими атмосферу комнаты. Но что касается до меня, я обсуживал про себя некоторые обстоятельства одного дела, о котором мы говорили в начале вечера, а именно, об убийстве в улице Морг. [1] Я думал об этом деле, как вдруг дверь к нам в комнату отворилась и вошел старинный наш знакомый, префект парижской полиции, господин Жискэ.

Мы его приняли радушно, потому что в этом человеке были не одни дурные стороны; у него тоже были свои достоинства, и, кроме того, мы уже очень давно его не видали. Так как мы сидели без огня, то Дюпен встал зажечь лампу; но когда Жискэ сказал, что пришел посоветоваться с нами об одном важном деле, которое наделало ему много хлопот, мой приятель оставил это намерение и опять уселся на свое место.

– Если дело, о котором мы будем говорить, требует размышления, – заметил Дюпен, оставляя лампу незажженною, мы лучше его рассмотрим в темноте.

– Вот еще одна из ваших странностей, – сказал префект, у которого была привычка называть странным все, что превышало его понятия, так что ему приходилось жить в беспредельной сфере странностей.

– Правда ваша! – отвечал Дюпен, подавая гостю трубку, и подвигая к нему мягкое кресло.

– Ну, в чем же дело? – спросил я; – надеюсь, что на этот раз не в убийстве.

– О, нет! Ничего и похожего. В сущности – дело самое простое, и я уверен, что мы сами дойдем до всего; но мне пришло на мысль, что Дюпену будет приятно узнать подробности этого дела, потому что оно чрезвычайно странное.

– Простое и странное, – сказал Дюпен.

– Да, именно; однако и это название для него не точно: вернее, одно из двух. Скажу вам только, что мы все из-за этого дела в большом затруднении, потому что как оно ни просто, а совершенно сбивает нас с толку.

– Потому-то вы, может быть, и в затруднении, что оно слишком просто, – сказал мой приятель.

– Что это вы за бессмыслицу говорите! – возразил префект, смеясь от души.

– "Может быть, тайна слишком ясна, – сказал Дюпен.

– Ах, Боже мой! да слыхано ли это?

– "Может быть, слишком очевидна.

– Ха, ха, ха, ха! Ах, ох! – кричал наш гость, развеселясь, как нельзя больше. – Ах, Дюпен, вы просто заставите меня умереть со смеху.

– Да скажите же, наконец, в чем дело, – спросил я.

– Сейчас, сейчас, – отвечал префект, выпуская большое облако дыму и усаживаясь покойно в своем кресле. Я расскажу вам все в нескольких словах. Но, прежде всего, я должен предупредить, что это дело требует величайшей тайны: если бы узнали, что я его кому бы то ни было поверил, – я, вероятно, лишился бы места.

– Начинайте же, – сказал я.

– Или не начинайте вовсе, – сказал Дюпен.

– Хорошо; я начинаю. Мне было лично объявлено, и в очень высоком месте, что один важнейший документ пропал из королевских комнат. Знают, кто его украл – это не подлежит ни малейшему сомнению – видели, как он брал его. Знают тоже, что этот документ до сих пор в руках у того, кто взял его.

– Как же это-то знают? – спросил Дюпен.

– Это ясно из того, что нет тех результатов, которые бы непременно последовали, если бы документ не был более в руках того, кто его похитил.

– Пожалуйста, выражайтесь прямее, – заметил я.

– Вот, видите ли, эта бумага дает ее владельцу особенную власть, в особенном месте, где эта власть может иметь неисчислимое значение. – Префект был помешан на дипломатических намеках и тонкостях.

– Я еще меньше понимаю, – сказал Дюпен.

– Неужели? Ну, слушайте. Если этот документа покажут третьему лицу, которого позвольте мне не называть, то одна высокая особа будет в опасности; это-то и дает тому, у кого теперь документ, власть над высокой особой – от этого зависит и честь и безопасность ее.

– Но ведь эта власть, – прервал я, – зависит вот от чего: знает ли вор, что он известен тому лицу, у которого украден документа? Кто осмелится?…

– Вор, – сказал Жискэ, – это Д…; он осмеливается на все, что недостойно честного человека и что достойно его самого. Самый ход воровства был необыкновенно искусен и смел. Этот документ, скажу прямо, письмо, было получено высокою особою, когда она была одна в королевском будуаре. Между тем как она его читала, вошло одно, тоже знаменитое, лицо, от которого нужно было особенно скрывать это письмо.

Она сначала хотела его поскорее бросить в ящик туалета, но так как не успела этого сделать, то была принуждена оставить письмо открытым на столе. Однако случилось, что, на счастье, подпись и содержание были закрыты, потому что письмо лежало чистой страницей кверху; внимание вошедшего лица не было привлечено. Между тем, пришел министр Д… Его зоркий глаз тотчас же заметил бумагу, узнал на адресе почерк, заметил затруднительное положение той особы, к которой письмо было адресовано, и проник всю тайну.

Поговорив о делах, что, как и всегда у него, было очень недолго, он вынул из кармана письмо, похожее на то, которое лежало на столе, стал сначала как будто читать его, а потом положил его тоже на стол, возле другого письма. После того, он с четверть часа опять разговаривал о разных политических делах; наконец простился и, уходя, взял, как будто по ошибке, не свое, а другое письмо. Особа, которой оно принадлежало, очень хорошо это видела, но не смела обратить на это внимания при третьем лице, возле которого она стояла. Так министр и ушел, оставив на столе какое-то свое ничтожное письмо.