Украденное счастье
Шрифт:
— Ты правильно решил. Но о завещании не беспокойся! Когда прикажешь, тогда и составлю. Ты уже надумал, кому завещаешь свое имущество? — спросил Биной-бабу.
— Я думаю все, что у меня есть, разделить поровну между Шорной и Хемом. Зачем оказывать кому-то из них особое предпочтение?
— Ну хорошо. Только следует тщательно продумать все детали завещания. Смотри, чтоб тебе не обделить Хема.
— Ты прав, Биной-бабу, но Шорна замуж может выйти за плохого человека. А Хем — умный мальчик, в случае чего и сам может нажить все. В свое время мой отец ничего
— Что же ты им оставляешь?
Люди старого поколения обычно искренни, но не там, где речь идет о деньгах. Таким был и Бипродас. Он только рассмеялся.
— Кое-что у меня есть! Когда будешь составлять завещание, тогда уж этого от тебя не скроешь. Придет время его подписывать, тогда и узнаешь.
В тот день Бипродас вернулся домой, не составив завещания. Но через несколько дней оно было написано и заверено. У Бипродаса было акций на тридцать тысяч рупий. Он завещал Хему и Шорне по пятнадцать тысяч рупий. Завещание вступит в силу, когда Хем достигнет совершеннолетия, а Шорна выйдет замуж.
ГОДАДХОР И ШЕМА
О том, что произошло в участке, Годадхор никому не сказал, но втайне не переставал ломать голову, как бы побольше досадить Шеме и Шороле. Промода тоже хотела этого. Она надеялась, что ее муж, придя домой, отругает как следует Шему, когда же этого не произошло, она решила, не говоря никому ни слова, сама наказать обидчицу. Однако прямо задеть Шему теперь уже никто не решался.
Как-то вечером после ужина, когда Шема и Шорола легли, а дверь в их половину оставалась открытой, Промода бесшумно вошла в старый дом и остановилась у двери спальни. Шема и Шорола разговаривали.
— Шема, прошло почти уже три месяца, а до сих пор нет ни одного письма! Куда он ушел, что с ним, мы ничего не знаем! Я совсем извелась от тревоги! — жаловалась Шорола.
— Чего беспокоиться понапрасну? Письмо обязательно придет. Подумай сама: он ушел на чужбину один; сколько времени должно пройти, пока он освоится там. Кто ж напишет, пока не устроится! — успокаивала ее Шема.
— Это правда, но ведь три месяца — не такой уж маленький срок?
— Разве ты уверена, что все три месяца он находился в одном месте? Бродячие актеры нигде подолгу не задерживаются. Сегодня они здесь, завтра уже в другом месте, ему не так-то легко написать письмо.
— Я вот думаю, — с тревогой в голосе произнесла Шорола, — деньги у нас почти вышли, что будет с нами дальше?
— Чего бояться? Того, что сейчас есть, еще вполне на шесть месяцев хватит! — возразила Шема.
— Шема, зря ты хранишь деньги в этом сломанном сундуке! Не приведи бог, кто узнает, — все унесет.
— Кто же может узнать, что сундук сломанный? Только ты да я и можем украсть их! Больше некому!
Больше Промода не стала слушать. Этого ей было достаточно. Она уже ликовала. Она решила этой же ночью стащить деньги. Но сама не рискнула украсть, боясь попасться. Так и не предприняла она ничего в тот вечер.
На рассвете следующего дня, когда Шошибхушон ушел на службу, она позвала Годадхора и мать,
— Диди, тебе не нужно ничего делать, я один шделаю, пушть только дверь будет открыта! — заявил он.
— Об этом не беспокойся! — заметила его мать. — Я наблюдаю за ними уже пять дней; они всегда оставляют дверь незапертой. Но ты будь осторожен, Годадхорчондро: если Шема проснется, ничего не трогай.
— Не бойшя, мать! Я на цыпочках войду, а если она пошевелится — убегу в один момент!
Промода остановилась у двери и, заметив приближающуюся Шему, тихо предупредила: — Молчи, молчи, Годадхор! — Затем нарочно громко произнесла:
— Годадхорчондро, ты хотел сегодня сходить домой, почему не идешь?
— Шейчаш шлишком жарко, пойду вечером! — так же громко ответил Годадхор.
Перед наступлением вечера Годадхор оделся и вышел из дому. Позже, между десятью и одиннадцатью часами, он вернулся. Промода оставила дверь открытой, и Годадхор бесшумно вошел в дом.
Стояло жаркое лето; Шорола и Шема спали в комнате с раскрытыми дверьми; между ними лежал Гопал; не слышно было ни звука.
Годадхор решил, что настал удобный момент. Он вошел в комнату Шоролы, взял деньги из сундука и той же ночью ушел из дома. Возвратился он на другой день в семь часов вечера.
По дороге он думал о том, как разовьются события, но когда он пришел, в доме все было тихо. Деревня — не город, где деньги нужны ежедневно. Шорола не собиралась идти за покупками и в этот день в сундук не заглядывала. Ни она, ни Шема не подозревали о пропаже.
На следующий день после завтрака, перед тем как идти в школу, Гопал обратился к матери:
— Мама, сегодня нужно отдать деньги за ученье; учитель еще вчера спрашивал, да я забыл сказать об этом! Сегодня нужно обязательно отдать!
Пришлось Шороле просить Шему:
— Шема, дай Гопалу денег, ему за ученье заплатить нужно.
Шема открыла сундук, но денег не нашла. Она подумала, что, может быть, Шорола пошутила и спрятала деньги в другом месте.
— Что ты шутишь, дорогая? — спросила она.
— Что такое, Шема?
— Как будто бы она ничего не знает!
— Я действительно ничего не знаю.
Взглянув на Шоролу, Шема убедилась, что та говорит правду, и с тревогой в голосе спросила:
— Ты никуда не перекладывала деньги?
— Я уже несколько дней не подходила к сундуку.
— Значит, кто-то украл их! — воскликнула Шема. Обе принялись рыться в сундуке. Но денег нигде не было.
Лицо Шоролы словно окаменело, на лбу выступил пот.
— Что теперь делать? — испуганно проговорила она.
— Это подлый брахман их взял! — воскликнула Шема. — Это дело рук Годы. Столько дней не отлучался никуда, а позавчера вдруг зачем-то ушел из дома! Ясно, прятать украденные деньги. Теперь-то я вспоминаю: они в тот день все о чем-то шептались и советовались; я проходила мимо, и тогда они нарочно стали громко разговаривать. Пойду в участок, посмотрим, как тогда заговорит этот брахман!