Укради у мертвого смерть

Скворцов Валериан

— Ваш отец, что же, эльзасец?

— Нет, парижанин. Мама, правда, из Шампани. Вернее, мой дед, генерал де Шамон-Гитри... Но ведь это все равно Иль-де-Франс... Мама родилась в Сайгоне, как и я... А что?

Жоффруа казалось, что партнер ощущает насторожен­ность к нему со стороны «Индо-Австралийского». Да пусть! Русский в Бангкоке проездом, а что таится в скрытном си­бирском уме, этого предсказать и Крот не в состоянии. Так что, барьер, возникший на пути серьезных переговоров, воз­можно, благоприятный для банка исход, обеспеченный по воле или против собственной воли Кротом.

Во всяком случае, у

русского повод для нежелательных разговоров об обеспечении «Индо-Австралийским» невып­лаченных Москве кредитов был. Но когда упоминалась кон­чина Васильева, Севастьянов не воспользовался предлогом, чтобы развить тему кредитов. Видимо, и не собирался раз­вивать. Финансовый технарь, как говорится, поставит кре­стики на перечне вопросов, которые велели задать, и укатит в Сингапур, довольный уже тем, что пригласили поужинать в роскошном ресторане.

Утопая в диване, обтянутом шерстяной плетенкой, по­глядывая на гигантский аквариум за окном, Жоффруа раз­вивал фантастический проект перестройки финансового хо­зяйства отца. Схему превращения «Индо-Австралийского банка» со всеми связями и интересами в замкнутый опера­ционный цикл.

«Замкнутые круги в финансах? Не понимаю...» — сказал бы Васильев. Он всегда ставил вопросы в таком стиле. По­вторял утверждение с сомнением, а потом сообщал, что не понимает его. Севастьянов с удовольствием повторил прием.

— Превратить банк в полностью самообеспечивающую­ся систему без подпитки извне, исключить постороннее, в том числе и правительственное вмешательство. Уплата на­логов, вот и все отношения с администрацией, с нацией, если хотите. Только в этом случае, господин Севастьянов, ваши люди останутся вашими людьми...

— По нынешним временам это абстракция. Абсолютная финансовая монархия...

— А отец утверждает, что существование такой системы сбережет жизненность и независимость банков. И нам, дело­вым людям, не придется верить на слово правительству, которое все больше влезает в долги. Тогда слово бюрократа не будет калечить реальный мир реальных людских интере­сов и забот лишь потому, что оно нашептано прямо в ухо премьер-министру...

— И что же, ваш отец следует своим намерениям?

— Мы говорим о теоретических посылках, господин Се­вастьянов, а не о намерениях «Индо-Австралийского», вер­но? — сказал Жоффруа и поманил официанта, чтобы распла­титься.

... Севастьянов отпустил водителя за квартал от гостини­цы, против 30-го переулка Сукхумвит-роуд, безлюдной и продуваемой влажным ветерком в полуночный час. Зеленые, красные и синие всполохи реклам, которые забыли выклю­чить, бликами отражались на крышах редких автомобилей.

Скачал себе:

— Подведем итоги первого дня?

С подворья буддистского храма, где, возвышаясь над ог­радой, спал слон, едко несло хлевом и воскурениями. Слон раскачивался взад-вперед, пошевеливая в такт лопастями ушей. Тягучий и заунывный гул гонга возник, разросся и ушел куда-то за цементные коробки, на задворки, где начи­нались заболоченные пустыри.

Человек в махровой панаме и футболке, поверх которой болтался камуфляжный армейский жилет, перегородил до­рогу.

— Молодые леди скучают, сэр. Вот фотографии...

— Я дурно болен, братец, — ответил Севастьянов. На Во­стоке впрямую не отказывают.

Как и ему никто и ни в чем не отказывал целый день. Ни в любви, ни в деловом партнерстве.

Понурый гонг еще слабо гудел вдали, когда портье откры­вал дверь.

ЧЕШУЯ ДРАКОНА

1

Джефри Пиватски, бывший пилот, дважды с перерывом в три минуты приметил, как самолет ложился на правое крыло. Вписывались в коридоры. В общеевропейском доме воздушные пути прокладывались для своих и чужих. Для чужих — углами, уводившими нежелательных соглядатаев в сторону от военных объектов, будто не летали спутники... В его эскадрилье был пилот, который до прихода на бомбарди­ровщик водил истребитель, приспособленный ослеплять космических шпионов.

Простая и ясная догадка осенила его. Страхование граж­данских спутников. Экспертиза рисков и правовое обеспече­ние... Почему бы и нет? Собственное дело. Первоначальный капитал взять взаймы у Бруно и Клео, которые, возможно, войдут и в долю, потому что ума не приложат, как отмыть лишние деньги. «Космострах» — отличное название!

В иллюминаторе «боинга» облака стыли будто заснежен­ные гряды, казавшиеся Джефри с курсантских времен Клон­дайком, хотя он там никогда не бывал и знал о безлюдных холодных пространствах из романов про золотоискателей. Казалось, игрушка-самолетик подвешен над Клондайком на невидимой нити, раскручивающейся то в одну, то в другую сторону. Нитка удлинилась, «боинг» продавился сквозь об­лачность, и Джефри наблюдал теперь плоские, пепельного оттенка поля, напитанные талыми водами. Внизу тянулась Сербия на подходе к Белграду. Как и во Вьетнаме, который он бомбил, деревни жались к церквам, неизменно поставлен­ным на перекрестках.

Джефри представил, как под черепичной крышей одного из домов среди мрачноватых, неряшливых и плохо выбри­тых славян в овчинах ютилась семья его жены, имя которой он теперь носил. Отупляющая работа в поле, со скотиной, церковная служба и кабак как единственное развлечение для людей, из поколения в поколение производящих зерно и мясо, возможно, еще сыр и вино. Такой ли вспоминает Ольга родину предков? Какие драмы разыгрываются вон под той отполированной холодным дождем кровлей?

Впрочем, это вполне могло относиться и к его собствен­ной семейной жизни, в которой рядом с наивной, чистой сердцем, отважной и умной Ольгой он постоянно чувствует свой комплекс. Сноб-технократ, чья искушенность парали­зует побуждения и чувства. Чем же он выше тогда туповатых, грубых, но простодушных увальней, бравших в жены ее пра­бабок? Галстуком и блейзером? Ну а у тех овчинные жилетки и пестрый шнурок на вышитом воротнике...

Нет, времена не меняются, что бы ни утверждали эмпи­рики! Меняется человек, но и он меняется внешне, не внут­ренне. Нравственное мерило времени непоколебимо, непо­колебимо желание владеть, подчинять, размножаться, одурманиваться. Время — это океан, как тот бескрайний воз­душный, который простирается за иллюминатором «боинга». Океан, в котором плавают люди-рыбки... Люди-рыбки в извечном, Богом данном океане времени.

Он пристально всматривался в надвигающуюся землю коммунистического блока, на которую впервые залетел без боевого задания обнаружить и уничтожить цель.