Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Марчуков Андрей Владиславович

Но интеграционные процессы в светской части правя­щей группы края до середины XVIII века ещё сдерживались как положением дел в российской власти, так и неурегули­рованным социальным и экономическим положением ка­зачьей старшины. Получить экономические и социальные права прежней (польской и ополяченной) знати, добиться не только фактического, но и формального статуса правя­щей группы, а также признания «благородности» своего происхождения — эти цели были идеей фикс для казачьей верхушки. А в России долгое время не спешили признавать её равной (прежде всего по благородности происхожде­ния) российскому дворянству. К тому же казачьей старши­не не очень хотелось принимать на себя те тяготы военной и гражданской службы, которые несли на себе русские дво­ряне. Всем этим и была продиктована её приверженность институтам Гетманщины. Наконец, само наличие автоно­мии тоже сохраняло подсознательно ощущаемый барьер между Малой и остальной Россией.

Ситуация изменилась в середине века. Дарование российскому дворянству широких прав и привилегий (Манифест Петра III от 1762 г. и Жалованная грамота дворянству Екатерины II от 1785 г.), в том числе сни­мавшие с него обязанность нести службу (из принуди­тельной она теперь превращалась в привилегирован­ное право дворянина), и признание казачьей старшины малороссийским дворянством, удовлетворило главные чаяния последней и сделало существование гетманских структур для неё уже не столь необходимым [60] . Екатери­нинские реформы 1775-1783 годов резко активизирова­ли и без того успешно осуществлявшуюся интеграцию малороссийской знати в российский правящий класс. Упразднение автономной Гетманщины, которое во мно­гом велось руками самих малороссов или при их благо­желательном согласии, открыло для малороссийского дворянства небывалые по своим масштабам карьерные возможности — как в самих малороссийских губерниях, так и на всём пространстве России и, конечно же, в столицах [61] . Выходцы из Малороссии стали занимать высо­кие посты в государственном аппарате, армии и флоте, весом их вклад был и в области культуры.

60

Иванова Н. А., Желтова В. П.Сословное общество Российской Им­перии. М., 2009. С. 108, 117, 131-132; Ульянов Н. И.Происхождение украинского сепаратизма. М., 1996. С. 133-134.

61

Когут З. Корiння iдентичности. Студi"i з ранньомодерно"i iсторi"i Укра"iни. Ки"iв, 2004. С. 58–63.

Малороссийское землячество в столице было много­численным (Гоголь пишет матери, что встретил там мно­го знакомых, «одних однокорытников моих из Нежина до 25 человек» [62] ) и влиятельным. Вновь прибывавшие молодые люди попадали под опеку своих высокопостав­ленных земляков. А среди них были такие могуществен­ные вельможи, как светлейший князь, канцлер А. А. Без­бородко, одно время фактически руководивший русской внешней политикой. Или графы, затем князья Разумов­ские. Алексей Григорьевич был генерал-фельдмаршалом и морганатическим супругом императрицы Елизаветы Петровны. Его брат, Кирилл Григорьевич был прези­дентом Петербургской Академии наук, а сын последне­го — Алексей Кириллович — министром народного про­свещения. Также нельзя не упомянуть действительного тайного советника, члена Государственного совета, мини­стра Д. П. Трощинского (приходившегося дальним род­ственником Гоголю); министра народного просвещения П. В. Завадовского; председателя Комитета министров и Государственного совета князя В. П. Кочубея. Москов­ским гражданским губернатором (то есть главой истори­ческой столицы России) был И. В. Капнист. И это лишь несколько фамилий.

62

Гоголь Н. В.ПСС. Т. 10. С. 179.

Огромная держава, сильная и динамично развивающая­ся, разгромившая поляков, крымских татар и успешно бью­щая турок — своих основных исторических врагов (а они для малороссов были теми же, что и для Москвы и Петер­бурга, что крайне важно для понимания успешности ин­теграционных процессов), завораживала, рождала в чело­веке гордость за право служить ей и носить имя русского или россиянина (что в те времена звучало как синонимы). А энергия и талант на службе Царю и Отечеству воздава­лись сторицей. Успешная и быстрая интеграция не только способствовала утверждению среди светских малороссий­ских кругов отношения к России как к своему Отечеству и формированию среди них общерусской идентичности, но и пробуждала интерес русского общества к Малорос­сии, подталкивала его к тому, чтобы «открыть» её и при­знать «своей».

Тут надо пояснить ещё один момент. Ярче всего этот пласт восприятия мог проявиться и проявлялся лишь у носителей светского сознания, отошедшего от христи­анского понимания историософских основ Руси-России и русскости. Для московских книжников и политиков, для современников восстания Хмельницкого вопрос о том, что такое Русь Великая и Русь Малая, был ясен. Точно так же он не требовал пояснений для малорусского духовен­ства и людей православной, церковной культуры (скажем, тех же паломников). Для них эта идущая от предков «па­радигма единства» и православное понимание русскости были определяющими, озвученными в церковной тради­ции, в летописной и антиуниатской полемической литера­туре, «Синопсисе» И. Гизеля, и пропущенными в том числе через собственный опыт.

Конечно, они не могли не видеть тех различий, которые имели место в быту, этнографическом облике, социально­-политических традициях друг друга, в народной речи (хотя эталоном и основой языка культуры был общий церковно-славянский язык). Именно поэтому обеими сто­ронами ощущалась грань между этими — очень близки­ми, но всё же немного разными общностями. Но тот самый первый пласт, глубинный образ друг друга как «тоже Руси» определял их сознание и видение друг друга.

Показательны хотя бы записки того же Герасима Ско­пина. Он фиксирует некоторые особенности церковной службы, принятые у малороссийского духовенства, видит архитектуру храмов Украины; отмечает, в каком населён­ном пункте живут малороссы или, как в городке Суджа, на­селение, смешанное с великорусским (или где появляются евреи). Но точно так же он обращает внимание и на разли­чия, которые имелись между собственно великорусскими областями (например, в женской одежде или используемых мерах длины) [63] . Для православного паломника эти разли­чия любопытны, но не существенны перед тем, что виделось ему главным. А из бытовых моментов для него были важнее не нюансы произношения того или иного, и так вполне по­нятного, слова, а то, что отношение к богомольцам у велико­россов и малороссов одинаково доброе и гостеприимное.

63

Скопин Г. А.Дневная записка пешеходца — саратовского церковни­ка из Саратова до Киева по разным городам и сёлам. Бытие в Киеве и обратно из Киева до Саратова // Православный паломник. № 11. С. 47; № 12. С. 55.

Светские взгляды на те же проблемы — что со стороны ка­зачьей верхушки, в немалой степени воспринявшей польские по своему происхождению социально-политические мифы и стереотипы, что со стороны секуляризированного россий­ского общества, заимствовавшего европейские идеологии на­прямую из Западной Европы, минуя посредника в лице Поль­ши, утратили эту изначальную очевидность и вынуждены были её заново изобретать на основе уже новых концепций.

Глава III

Путешествия: зрительное постижение пространства

Таким образом, целый комплекс причин и привлёк в конце XVIII века к Малороссии пристальное внимание российского общества. Одним их первых, кто это сделал, были русские путешественники, следовавшие через Мало­россию транзитом — дальше на юг, в Новороссию и Крым или же специально посещавшие бывшую Гетманщину и правобережные земли. Были среди них «командировоч­ные», ехавшие по делам военной или гражданской служ­бы, были и те, кто отправлялся в путь из научного или ту­ристического интереса. Но все они обращали внимание на географическое положение, народный быт, природу тех местностей, где бывали, и записывали свои впечатления. Записки издавали, их читали — так и складывался коллек­тивный образ региона.

Одной из причин роста популярности и самих путе­шествий, и такого жанра, как литература путешествий, была тогдашняя европейская мода на «открытие» неизве­данных земель и описание реальных или вымышленных странствий в экзотические края, причём не обязатель­но заморские. Скажем, для путешественника из Англии или Центральной Европы такой экзотической страной была Италия, а в начале XIX века к ней прибавилась и Греция. В этих землях (географических наследниках античности) европейцы хотели отыскать колыбель своей цивилизации — так же, как и в случае с «новой» Россией, преимущественно не христианскую, а античную. С той, правда, разницей, что, в отличие от России, Западная Ев­ропа действительно одним из своих корней имела языче­скую античность.

Больше того. В соответствии с наследием эпохи Воз­рождения и долгое время господствовавшей в европейской культуре эстетикой классицизма, история тоже ассоции­ровалась именно с античностью, с греческими и римски­ми культурными образцами и гражданскими идеалами. По мере того как классицизм отходил в прошлое, меня­лось и отношение к истории (особенно её возвышенно­-героической составляющей), перестававшей считаться лишь уделом древних. Так же, как стали меняться и эстети­ческие нормы и образцы в культуре.