Украина в русском сознании. Николай Гоголь и его время.

Марчуков Андрей Владиславович

Русскость повести могла пока как бы не замечаться, ведь большая часть российского общества к малорусскости от­носилась как к части Русского мира, и упоминание об этом воспринималось как само собой разумеющееся. Для тех же, кто был более склонен замечать различное, а не общее, слово Гоголя — их современника — не могло в одночасье переменить привычных взглядов. Пример тому — Нико­лай Полевой, продолжавший свою линию. Отдавая Гого­лю дань за мастерское изображение запорожского быта, он в то же время называл его стремление сделать казаков «какими-то рыцарями» ошибочным, а те места, где запо­рожцы представлены героями, — смешной карикатурой [297] .

297

Цит. по: Гоголь Н. В.Тарас Бульба... С. 505.

Но

если русские обратили внимание на новый смысл повести пока не все и не сразу, то поляки заметили её рус­ский характер почти моментально. И отнеслись к этому резко отрицательно. Одним из первых поляков, высказав­шихся о «Тарасе Бульбе» и тем самым заложивших идей­ные рамки её восприятия польским обществом (в ХХ веке в межвоенной Польше эта повесть даже запрещалась), был М. А. Грабовский — литератор и один из видных поль­ских украинофилов, выпускник того же уманского базилианского училища, что и небезызвестный Духинский. В 1846 году в журнале «Современник» было помещено его письмо (написанное тремя годами ранее), в котором он утверждал, что «Гоголь ошибочно понимает историю Малороссии, даже самое происхождение украинского на­рода и козачества, а потому и не мог уразуметь отноше­ний их к Польше».

Вражда малороссов и поляков возникла, по мнению поль­ского критика, из-за «взаимной клеветы». Да и «были ли жестокости поляков в отношении к Руси» вообще, задавал­ся вопросом Грабовский. И, отвечая на него, как бы пред­восхищал воцарившееся в интеллектуальной сфере в конце XX века постмодернистское отношение к миру и человеку, с его релятивизмом, «размытостью» любых устоев и норм, с его относительностью истины.

Впрочем, эти постмодернистские постулаты на самом деле тоже «неистинны». Пропагандируя отказ от абсолюта и «многоистинность» как норму («у каждого своя правда»), адепты этого миропонимания стремятся не к равнопра­вию «мелких» относительных «истин», а к утверждению одной — своей собственной, для них являющейся абсолют­ной. И достичь цели они могут, как нетрудно догадаться, лишь одним способом: заставив (самыми разными сред­ствами, от мягких и «политкорректных» до грубых и «не­толерантных») своих оппонентов и вообще всех отказаться от своейправды, истинность и абсолютность которой они подвергают сомнению, и принять чужую,то есть их соб­ственную.

Точно такую логику предложил и Михаил Грабовский: признав, что польские «жестокости» были, он в то же время повернул ситуацию так, что их как бы и не было. И пред­ложил русским и малороссийским писателям и романи­стам, для «взвешенности» и «историчности» их будущих произведений, признать (и принять), что у поляков тоже была своя правда, которой и объяснялись их «жестокости». На деле же, в условиях культурного и геополитического «спора» польского и общерусско-малорусского миров, это подразумевало историческое оправдание польской сторо­ны и переход именно на польскую точку зрения, со все­ми вытекающими отсюда последствиями относительно не только прошлого, но и настоящего.

Отказывал Грабовский Гоголю даже в достоверности изображения характеров и в прочих литературных до­стоинствах его творения (при этом стараясь всех убедить, что повесть ему неприятна не как поляку, а по чисто худо­жественным соображениям). И в целом, выносил приговор деятель польского «украинофильства», все усилия писате­ля в «Тарасе Бульбе» оказались «приданы трупу, или вернее набитой соломою чучеле, которая рано или поздно, а долж­на обратиться в сор» [298] . Показательно, что первая редакция «Бульбы» не вызвала в польском обществе столь гневно­-болезненной реакции. Напротив, тогда поляки (в том чис­ле друг Грабовского Богдан Залесский) попытались даже перетянуть молодого талантливого писателя на свою сто­рону, но, как уже говорилось, безуспешно.

298

Письмо Грабовского о сочинениях Гоголя // Современник. 1846. Т. 41. С. 51, 54-56, 58-60.

Польские противники единения Великороссии и Мало­россии одними критическими статьями при этом не огра­ничивались. О серьёзности их отношения свидетельствует история более чем двадцатилетнего «отлучения» «Тараса Бульбы» от российской армии. Так, по докладу военного цензора генерал-лейтенанта Л. Л Штюрмера (Штырмера) повесть была запрещена к опубликованию в «Сборнике статей для чтения в солдатской школе» (1874 г.), а затем и в журнале «Чтение для солдат» (1878 г.). Формально мо­тивировка была следующей: Штюрмер настаивал, что сол­датская масса молода и неразвита, а население западных окраин — католическое, и потому некоторые православ­ные солдаты, ознакомившись с содержанием повести, «мо­гут повторить действия запорожцев».

Но эта версия была для «внешнего употребления» — для цензуры и Военного ведомства. Истинные же причи­ны, надо полагать, скрывались в личных убеждениях само­го цензора и той польской национально-культурной среды, к которой он принадлежал. Уроженец Польши, католик Штюрмер свою военную карьеру начинал в лагере польских повстанцев и даже в 1831 году попал к правительственным войскам в плен (вот такие замысловатые судьбы бывали у российских генералов, отвечавших за формирование массового сознания). Ко всему прочему, был он польским литератором и единомышленником Грабовского. Послед­ний даже называл Штюрмера «замечательным человеком» и «челом народа в нравственном отношении», имея в виду «правильный ход» его мыслей [299] .

299

Гоголь Н. В. Тарас Бульба... С. 530–531.

Препятствия на пути гоголевской повести к солдат­ской массе удалось преодолеть лишь ближе к концу века. В 1897 году «Тарас Бульба» получил одобрение военной цензуры к изданию в серии «Походная Библиотека». Эти примеры наглядно демонстрируют, что, в отличие от ши­рокой массы русского общества, поляки были более вни­мательны к национальному вопросу и чутко реагировали на малейшие изменения в противостоянии национальных идентичностей на малороссийских землях.

Но жизнь не стояла на месте. «Обиды», которые кое-кто держал на Гоголя (хотя таковых было явное мень­шинство), стирались. В жизнь вступали новые поколе­ния, для которых Гоголь был великой, но уже абстрактной фигурой, а не обычным человеком — их современником (к праву современников учить других и знать что-то луч­ше относятся очень ревниво). По мере того как шло время, как национальный момент всё больше выступал на перед­ний план общественной жизни страны, а повесть-поэма расходилась всё большими тиражами, содержащийся в ней русский образмалороссийской истории, народа и самой этой земли всё глубже и глубже усваивался и образованны­ми кругами, и простым народом. Причём в разных частях русской ойкумены, вплоть до самых западных, вне России пребывающих, её частей.

Так, деятель галицко-русского движения второй поло­вины XIX века Б. А. Дедицкий писал, что гоголевские герои были широко известны в галицком народе, а Тарас Бульба «стал у нас тогда известным своего рода типом» [300] . Здесь не должно смущать, что речь идёт о Галиции. В подавля­ющем большинстве случаев распространение произведе­ний Гоголя и вообще его популяризация велись деятелями галицко-русского (русофильского) движения, считавших галицких и карпатских русинов частью Большого русско­го народа. Гоголя они печатали в переводе на галицко-русское «язычие» (смесь церковнославянского, русского литературного языков и местного говора), больше похожее на русский язык, чем на современный литературный укра­инский, и на русском языке [301] .

300

Цит. по: Пашаева Н.Гоголь и галичане. Об одной забытой статье сто­летней давности // Россия XXI. 2011. № 4. С. 14.

301

Пашаева Н. М.Очерки истории русского движения в Галичине XIX- XX вв. М., 2007. С. 22-25.

На состоявшемся в 1902 году в Вене всеславянском че­ствовании Гоголя представитель буковинского студенче­ского общества А. И. Дошна подчёркивал, что «на русском, общерусском языке зачитывается им (Гоголем. — А. М.) не одна только интеллигенция., но и простой народ». «Оказалось, что наш галицкий крестьянин, — продолжал он, — предпочитает читать его так, как Гоголь сам писал, а не в подлаживающихся к нашему крестьянству исковер­канных “украинских” переводах» (которые пытались де­лать адепты украинского движения). И пояснял это крас­норечивым примером: изданный львовскими русофилами «Тарас Бульба» разошёлся в количестве четырёх тысяч эк­земпляров, в том числе по сельским библиотекам [302] .

302

Цит. по: Гоголь Н. В.Тарас Бульба... С. 571.