Укус ящерицы
Шрифт:
Он облизал губы. Похоже, кое-какие сомнения все же оставались.
– Вот только что?
– В любом случае вам беспокоиться не о чем! – отрезал Мэсситер. – Просто до того, как все завершится, нужно еще кое-что подчистить прибраться. Но я человек аккуратный, справлюсь и на этот раз. Ни один юрист не подкопается. Пришлось конечно повозиться в грязи, но ничего не поделаешь.
– А что потом?
Англичанин усмехнулся – широко, открыто, цинично Появившееся на лице новое выражение как будто размазало огрубило черты.
– Потом? Потом я смогу уже ни о чем не беспокоиться Аукционный бизнес – дело рискованное, а вот недвижимость. Этот проклятый островок стоит вдесятеро больше, чем они за него получат. Желающих вложить в него деньги хоть отбавляй. Они уже выстроились в очередь. Достаточно л ишь поднять трубку телефона. Конечно, процветать могли бы и Арканджело, не будь они настолько самоуверенны и уперты. Сейчас в Венеции перспективна только одна индустрия: заманить сюда как можно больше туристов и обобрать их всех до нитки. Заниматься стеклом никто не желает. Оно никому не нужно, как не нужно и настоящее искусство. Вот чего не поняли Арканджело. Глупцы пытались обмануть время и самих себя, сделать вид, что они не такие, как все. Не получилось.
– Они всего лишь хотели сохранить самоуважение и гордость, – возразила Эмили.
– Гордость… самоуважение… Об этом нужно забыть! – резко ответил он. – Индустрия развлечений и досуга, – Мэсситер скривил лицо, произнося популярный термин на американский манер, – не оставляет места для таких излишеств. Важны только деньги. Заманить одних идиотов, вывернуть им карманы, отправить домой и запустить других.
Англичанин махнул рукой в сторону города, налил еще бокал шампанского и устало откинулся на спинку диванчика. Похоже, говоря и слушая себя, он испытывал двойное удовольствие.
– Ничего другого Венеции уже не осталось. Это больше не настоящий город, а всего лишь декорации, место, где люди либо Роняют крошки, либо их подбирают. Молодежь это понимает, потому и убегает на материк. Вы ведь не станете их удерживать? Кому хочется жить в музее? Лет через двадцать настоящих венецианцев просто не останется. Те. что поумнее, отправятся зарабатывать хорошие деньги в других местах. Останутся неудачники, довольные тем, что у них есть работа на какой-нибудь фабрике в Местре и машина и что они могут привезти покупки на ней, а не тащиться с ними пешком по улице. Венеция – старая дохлая потаскуха, которой еще удается кое-как существовать, предлагая полюбоваться былыми прелестями. Тот, кто думает иначе, просто романтичный дурак. А романтики в итоге всегда проигрывают. Проигрывают все.
Он повернулся к стоящему за штурвалом мужчине в белой форме:
– Сбрось скорость, Димитрий. Спешить некуда.
Рев двигателей стих до ровного, уверенного урчания. Хьюго повернул переключатель у винного шкафчика, и над ними начал разворачиваться парусиновый тент. Через пару секунд небо исчезло, и через узкие боковые окошечки Эмили могла видеть только серую полосу лагуны, мелькающих чаек да редкие рыбацкие лодки.
В следующий момент Мэсситер уже пересел к ней, и не успела Эмили опомниться, как его горячие губы коснулись ее обнаженного плеча. Эмили снова вспомнила Хемингуэя, наверное, также мечтавшего убежать от старости с юной девушкой на покачивающейся на волнах гондоле.
– Откровенность за откровенность. Я подпустил вас к себе, теперь очередь за вами, – прошептал на ухо Мэсситер, поглаживая ее левую грудь.
Мягкие кожаные подушки, плеск воды за бортом, запах моря – Эмили постаралась не думать о том, что может последовать дальше.
– Не сейчас, – прошептала она, ускользая от него. Теперь все зависело от того, поверит он ей или нет. – Я еще не готова, Хьюго. Извините.
– Когда? – с грубой прямотой спросил он.
– Что такое? – вскинулась Эмили. – Мы уже договариваемся о свидании?
– Вы сами ко мне пришли, – напомнил Мэсситер.
– Тогда, может быть, вам лучше развернуть катер? Не люблю, когда меня загоняют в угол.
– Загоняют в угол? – Он вернулся на прежнее место, раздраженно щелкнул переключателем и крикнул что-то рулевому.
Взвыли двигатели. Катер задрал нос, набирая скорость.
– Конечно.
Что-то в его тоне насторожило Эмили. Что-то было не та. Может быть, она просто плохо играла свою роль. Может быть.
Зазвонил телефон, и Мэсситер, поднявшись, шагнул к открытой рубке.
Она попыталась представить себя на занятии в академии. О чем говорил инструктор? Такого рода темы затрагивались нечасто и обсуждались быстро и профессионально, без нюансов Наверное, обе стороны в душе надеялись, что до крайности никогда не дойдет и ученику не придется искать ответ на этот нелегкий вопрос. Насколько далеко ты готов зайти, чтобы добыть крайне важную информацию? Готов ли ты пытать человека, чтобы предотвратить взрыв заложенной в школе бомбы? Готов ли убивать ради спасения заложников?
Ответить трудно. Но сейчас вопрос касался только ее. Готова ли она сама ради шанса на успех уступить в том, что не причинит никому никакого, по крайней мере физического, вреда? Готова ли отдать то, что многие, если не большинство, отдают свободно и без принуждения, часто тем, кого не любят, или даже совершенно незнакомым людям?
Тогда, на занятиях, они все отвечали утвердительно, воспринимая другой вариант как проявление эгоизма и даже предательство.
Эмили вспомнила ночной разговор на террасе у больницы. Тогда все представлялось иначе. Тогда сомнениям не было места. Тогда они четверо – Ник и Перони, она и Тереза, – глядя ДРУГ другу в глаза, поклялись, что не позволят венецианцам похоронить это дело.
Лео Фальконе и сейчас еще находился между жизнью и смертью, лежа в белой палате с видом на лагуну, и Эмили могла, лишь чуть приподнявшись, увидеть больницу за колышущейся кромкой воды.
Голос Мэсситера доносился неразборчивой скороговоркой. В другой жизни у нее было бы устройство, способное проникать в электронное сердце телефона и записывать все, что говорилось, сейчас она могла полагаться только на свои таланты. На свою интуицию. И ничто больше.
Закончив разговор, Мэсситер вернулся в каюту и снова сел напротив гостьи.