Улей
Шрифт:
— Мы пришли с мирной целью.
Не успевает он сделать еще один шаг, как старуха, угрожающе сотрясая ружьем, зычно выкрикивает:
— Стой на месте, сказала! Стрелять буду.
— Чудно, — недовольно соглашается парень. — Стою.
— И приятель твой! Стой, кому говорю? — орет притискивающейся к боку Адама Еве.
— Простите, но мы действительно ничего дурного не собирались делать…
— Девка, что ли? Шо же вам неймется-то? Таки не весна! Зима на носу… А все шныряете по уважаемым дворам.
— Вовсе нет. Мы здесь
— Ой, только не морочьте мне то место, где спина заканчивает свое благородное название.
Старуха тянется рукой к стене. Раздается сухой щелчок, и дворик освещает тусклый свет фонарей.
Оба «заложника» щурятся, но остаются неподвижными.
— Господь, мой Бог! Руслан? Ты ли? Господь всемогущий!
Вопреки слабым протестам Евы, Адам резко бросается вперед. Взбегает по древней, осыпающейся ржавчиной, лестнице вверх и подходит к старухе настолько близко, что упирается грудью в ствол ружья.
— Адам, — напряженным голосом зовет его Ева. — Сейчас же спускайся вниз.
Титов не отвечает ей. Смотрит в изучающие его выцветавшие голубые глаза старухи и ждет ее дальнейших действий.
Но в ее глазах вдруг возникает разочарование. А после — облегчение.
— Уходи с Богом, сынок, — тихо произносит она, опуская ружье и упираясь им в деревянный настил.
Титов недовольно сжимает челюсти и отрицательно качает головой.
— Ты назвала меня Русланом. Почему?
— Обозналась. Старая стала, — тон ее голоса становится бесцветным и рыхлым. — Поди вон, сказала. Пока у меня сердце не расшалилось.
— Ответь мне.
— Не береди старые раны, окаянный, — со скрипучим хрипом вздыхает. — Ступай.
— Адам, — снова окликает его Ева. — Я думаю, нам стоит вернуться в другой раз.
— Подожди, Ева, — раздраженно отмахивается Титов. И снова обращается к старухе. — Я уйду, если ты ответишь на мой вопрос. А нет, так можешь стрелять.
Старуха смеряет его долгим неприязненным взглядом и усмехается жутковатой улыбкой.
— Так и быть, гой [25] . Повтори свой вопрос.
25
Гой (ивр.) — неверный, иноверец.
— Кого я тебе напомнил?
— Обозналась я, — повторяет она, пряча в светлых глазах тени печали. — Не ходит более тот человек среди живых. Не может здесь появиться. И глаза твои темные. У Русланчика моего голубые… были.
— А фамилия, какая у него была?
— Проклятая. Проклятого происхождения он был, — сварливо выпаливает старуха. Обратно вздыхает. И выдает ожидаемую и все-таки взрывную информацию. — Титов он был. Руслан Дмитриевич Титов, царство ему небесное.
— Дмитриевич? Но у Дмитрия Ивановича Титова…
— Было три сына, — ее слова резки, практически грубы. — А теперь уходи. Нечего тебе
Только Адам не способен пошевелиться.
«Руслан Дмитриевич Титов».
«Не ходит более среди живых».
«Царство ему небесное…»
«Три сына…»
Парадоксально, но теперь он не знает, в какие отсеки мозга заткнуть эту информацию. Как использовать? Как?
Его биологический отец мертв.
Как давно? Если Адам помнит лишь фиктивного отца, значит ли, что настоящий погиб до его рождения? И как он погиб?
«Проклятого происхождения он был».
Как это понимать?
Продолжает стоять, пока громкий лязг захлопывающей двери не вырывает его из цепких лап напряженного мыслительного процесса.
Старуха исчезла.
— Пора уходить, Адам, — тихо говорит Ева и тянет его за рукав куртки.
К припаркованному BMW Титова идут молча. Разбавляя вечернюю тишину лишь тяжелым дыханием и громким стуком ботинков по примерзшей каменной кладке.
Поразительно, но Адама абсолютно не задевает то, что Исаева прожила с ним все эти неприятные моменты. Он благодарен ей за тишину. За редкое, с ее стороны, молчание.
Но…
Спустя какое-то время, ощущая полнейшее опустошение, Титов хочет забыться. И собирается использовать для этого Еву. Стремится разбавить парализующую реальность ее хмельным содержанием.
— Субъект. Информация. Действие, — холодно произносит он, внимательно следя за дорожным движением.
Ее ответ заставляет оторваться от дороги.
— Марина Титова. Ресторан «Фрателли», 22:00. Встреча.
Резко съезжая на обочину, слышит позади себя визг тормозов и гудки клаксонов. Но это не вызывает у него никаких эмоций.
И у Евы тоже. Она спокойно встречает его раскаленный взгляд. Зарывается пальцами в пышные волосы, манерно взбивает их и отбрасывает назад.
— Что ты делаешь, а? Это смешно, по-твоему?
Хватает ее за плечи. Скользит руками вверх, вовсе не ласково обволакивая ладонью тонкую шею.
Хочет взорвать этот мир, лишь потому, что взгляд Евы остается таким же вызывающим, как и за мгновение до этого. Не боится его. Не прогибается, сучка.
— Смешно? Не знаю, Адам. Есть ли мне дело до того, что ты почувствуешь?
— Ничего я не чувствую, понимаешь? Ничего! Но ты, Исаева, суешься туда, куда тебе не следует!
Она складывает губы трубочкой и насмешливо дует ему в глаза.
— Ограничителей нет. Это мой ход. Твое испытание. И ты обязан его пройти. Таков уговор.
— Чертова сука! — резко отталкивает ее. Понимает, что способен сжать руки сильнее допустимого. Опасается ее придушить. О чем и спешит предупредить со злым рычанием в голосе. — Я тебя когда-нибудь убью.