Ульфила
Шрифт:
Медленно шли, чтобы вези какого-нибудь подвоха не заподозрили и стрелами не истыкали. Да и время дать нужно вези, чтобы как следует разглядели красный плащ комита, богатые доспехи, знаки отличия. Не простой, стало быть, он человек и для императора ценен.
До оврага уже дошли, который вези расширили и углубили, используя для защиты лагеря. А солнце палит нестерпимо. Когда же вечер?..
И вдруг – вопли, звон оружия… Кому-то жара в голову стукнула.
Стрелки передового римского отряда, выстроенные перед рядами тяжелой пехоты, слишком бурно препирались с передовым готским постом,
Как наскочили на готов, так и отскочили; вези-то из-за прикрытия стреляли, а ромеи по чистому полю шли.
Рикимер остановился, в сердцах себе под ноги плюнул и на родном языке душу отвел. А после сказал тому незнатному готу, что с ним вместе к табору для переговоров шел:
– Иди-ка ты к своим, брат. Видно, судьба нам с тобой нынче убить друг друга.
Хлопнул его по плечу; на том расстались. Рикимер к ромейским позициям отошел. В ледяном бешенстве. Валенту что-то совсем уж невежливое рявкнул.
А тот вдруг побелел, вот-вот сознание потеряет. Глаза расширил, будто дьявола перед собой увидел. Но не на Рикимера смотрел – куда-то за спину ему.
Рикимер резко повернулся, сапогами пыль взметнул:
– Что?..
И увидел.
С крутых гор неслась, грозя смести все на своем пути, аланская конница – лавиной, неостановимой, громкокипящей.
Алатей и Сафрак пришли.
Обтекли табор с двух сторон и понеслись на передовые римские когорты. Следом из табора – осами из гнезда – пешие выскочили. В громе копыт все утонуло – и крики людей, и звон оружия. Небо, и без того нестерпимое, наполнилось сверканием металла.
И дрогнули перед этой бурей передовые когорты, оборотились спиной к неминуемой смерти, бежать вознамерились. А куда бежать-то, в теснине? Заметались, себя не помня.
Остановил их комит Себастьян, а как – того никто не понял. И сам Себастьян не понял; но только стрелки Бакурия снова лицом к неприятелю стали. У одного кровь из разбитой губы вытекает – наградил комит щитом по подбородку, чтобы от страха исцелить.
Но ни одна из римских стрел, казалось, цели не достигала. Все так же неостановимо летели на римский строй аланы, и огромные их кони будто не касались земли, ибо тонули ноги в клубах пыли. В облаках мелькали оскаленные морды лошадей, страшные, яростные лица алан.
В давке, где люди начинали терять сознание от духоты, не уследить было, откуда приходит смерть. Она вылетала из луков, выскакивала из-за завесы пыли и дыма, хватала за горло, впивалась в грудь, била по шлему, секла по плечам. Ни уклониться, ни повернуться – для маневра не было места. Точно скот домашний, на убой приведенный, стояли ромеи, теснясь плечом к плечу и закрываясь своими тяжелыми щитами, от которых немели уставшие руки. Поднимешь меч – толкнешь стоящего рядом. А враг – вон он, поди успей сразить его, если не развернуться, ни двинуться. Удалось удар на щит принять и радуйся тому.
Эти варвары неуязвимыми представлялись. Бессмертными. Вроде и пал из них кто-то, но врагов от этого не убывало. Ни боль от ран, ни слабость от кровопотери, ни жара, ни давка – ни самая смерть – ничто их, казалось, не цепляло, будто вовсе не люди они. Умирающими – и то из боя не выходили. Чудилось ромеям, что и мертвыми будут рубить их аланы и вези. Страх душил солдат Валента, как едкий дым готских костров.
Себастьян бился на левом фланге. Конники Виктора прикрывали его. Когда аланская кавалерия с гор понеслась, римские всадники только-только успели подтянуться туда, где уже центурии стояли. И теперь на Виктора была вся надежда.
Сармат Виктор страшен лицом стал: в пыли весь, редкие усы и борода от крови слиплись, лоскут кожи у виска сорван. Погоняя лошадь, вырвался вперед с гортанным криком.
Глядел Себастьян, как кони мчатся, унося на алан всадников Виктора, и понимал: сейчас повернет битва. Вот уже кавалерия римская пробилась сквозь толпу варваров, к табору бросилась. Еще несколько минут – и опрокинутся телеги, а аланская конница будет зажата между римскими алами и пешими центуриями.
Закричал Себастьян от радости и на тех варваров бросился, что перед ним были. И убил еще одного, из-под щита удар ему в бок нанеся, прежде чем зарубили комита двое конных алан.
Умирая, знал Себастьян, что победил Валент под Адрианополем. Немногим не дожил до того, чтобы увидеть, как падет готский табор…
Так, радостный, умер комит Себастьян.
Но табор не пал. Случилось иначе.
Алатею мгновения довольно было, чтобы понять замысел Виктора. Крикнул что-то Алатей, внимание к себе привлекая, коня на дыбы поднял. Те аланы, что подле Алатея были, голос его расслышали; прочим же и приказ не нужен был – и без того все видели и знали.
Не обладая дисциплиной, как римляне, аланы владели иной тайной побеждать. Точно заботливая мать дыхание сонного ребенка, чутко слушали они дыхание большой битвы. Вот замерло оно… и вдруг понесся долгий протяжный выдох – отступление.
Легионеры еще понять не успели, что произошло, а аланы уже поспешно отходили к табору. И вот набросились дикие конники на кавалерию Виктора. И смяли Виктора, уничтожив в короткое время лучшие его силы. Аланы, численностью превосходившие римлян в несколько раз, затопили их и растоптали.
А после вновь к центуриям повернулись.
Пехота стояла теперь нагая, лишенная прикрытия с флангов. Новая атака аланов и вези на римский строй грозила стать последней. Стиснутые со всех сторон врагом (Боже Всевышний, кто это говорил, будто варваров всего десять тысяч?), римляне не то что маневрировать – даже отступить не могли.
Падали, оскользнувшись в кровавой луже или споткнувшись о трупы, ослабев от раны или потеряв равновесие от духоты. Тех, кто не удерживался на ногах, затаптывали. Короткий римский меч – плохое оружие против длинных мечей варварских конников. Знаменитые римские копья, пробивающие плоть и застревающие в костях мягкими наконечниками, все уже разбиты или израсходованы; но врагов не стало меньше.
Правильный строй манипул давно был расстроен; никто из солдат не понимал, что ему делать; никто из офицеров не взял на себя невозможный труд командовать этим светопреставлением.