Улица Пратер
Шрифт:
У Бергеров царило уныние. Тетушка Паткаи пыталась поймать заграницу. А хозяйка Бергер то и дело повторяла: «Вот увидите, что бы там ни случилось, а нам, евреям, опять достанется».
Тушек сочувственно покивал головой.
Мне вдруг стали почему-то противны и толстая Бергерша, и этот Тушек, и эта соседка Паткаи, беспрестанно крутящая ручки радиоприемника. Даже мама с ее испуганно-растерянным взглядом раздражала меня. И зачем было нам сюда приходить? Лучше бы мы пошли
По правде говоря, я и сам не знал, где я их буду искать. Просто такое тщеславное желание у меня было, ну и еще мысль одна все в голове вертелась: все же я мужчина в доме, надо что-то делать, не сидеть же сложа руки?
А на Большом Кольцевом проспекте жизнь кипела ключом. Если сравнивать с человеческой температурой — градусов на сорок с лишним. Сбивались в кучки, что-то обсуждали, спорили, толпились у воззваний на стенах. Продавцы газет выкрикивали со всех сторон: «Иродалми уйшаг»! [5] Экстренный выпуск!»
5
«Иродалми уйшаг» — «Литературная газета», еженедельник.
Но прохожие большей частью не понимали, что происходит, и выжидали, что же будет дальше. На проспекте Ракоци молодые ребята вроде меня слушали громкоголосых ораторов, окружив их тесным кольцом. Я подошел к одной кучке, прислушался, что там выкрикивал выступавший. Это был слегка лысеющий мужчина лет сорока — среднего роста, но плечистый, в клетчатой рубашке, сером пиджаке и хромовых кавалерийских сапогах. Говорить он, видно, умел: слушали его внимательно, густо облепив со всех сторон, словно мухи кусок меда.
— Вы имеете право требовать, — часто повторял он, и его резко выступавшая вперед нижняя челюсть как бы отщелкивала фразу за фразой.
И снова, будто припев к песне, повторяющиеся слова: «Вы имеете право на то… вы имеете право на это…» Снова щелкает его челюсть, как почтовый штемпель, гасящий марки на письмах, выбрасывает одну и ту же фразу: «Вы имеете право…» Но у его слов какой-то опьяняющий захватывающий ритм, и вот уже загораются глаза у стоящего рядом мальчишки, другой разевает рот от удивления. И я, Андриш Йовольт, узкоплечий парнишка с прической «под ежа», вдруг чувствую, как я поднимаюсь над самим собой…
Правильно говорит этот плечистый дядя в клетчатой рубашке: разве порядок, когда в цеху мною все только командуют! А старик, дядя Шандор, он уже сколько раз ругал меня за всякую испорченную деталишку. Ругал меня, у которого, оказывается, вон сколько разных прав!
Я слушал, упиваясь его словами, а в голове моей уже шумело и кружилось, как после стакана вина.
«Значит, зря я считал себя до сих пор сопливым мальчишкой, — думал я. — Никем
Вокруг меня галдели, выкрикивали каждый свое.
Вдруг по толпе будто вихрь пронесся. По Большому Кольцевому проспекту промчалась машина «скорой помощи». В толпе заговорили: «У Дома радио стреляют». Я почему-то подумал, что сестры мои тоже там, и кинулся к радиостудии. Чтобы пробиться сквозь толпу, мне то и дело приходилось пускать в ход локти. Но перед глазами у меня неотступно стояло печальное лицо матери. Нет, не могу я вернуться домой без Хенни и Агнеш.
Каким-то чудом мне удалось пробраться в узкий переулок и там, извиваясь, я все же проталкивался вперед. И теперь я уже понимал, что все мои попытки найти сестер напрасны: тут же яблоку негде упасть. И вообще все это людское скопище — настоящий ревущий, кричащий ад. Да еще где-то время от времени возобновлялась стрельба. Я уже рад бы выбраться назад, но было поздно: людская масса тащила меня вперед, за собой.
Толпа здесь состояла не из молодых ребят, а из таких же типов, что на площади Ракоци разъясняли нам наши права. Откуда же у них оружие?
Я уже был недалеко от Дома радио, когда меня чуть не ранило. Пуля прошила штанину и, как мне сразу показалось, впилась в ногу. Я от страха чуть сознание не потерял. Не знаю уж как, но я вдруг очутился на какой-то сравнительно тихой улочке. Там я, едва держась на ногах, попробовал выбраться из толпы. По лицу, по шее и спине у меня ручьями лился холодный пот. Здорово я перепугался. Все, что творилось на улице, доходило до моего сознания через какую-то пелену, а сам я уже больше не думал ни о маме, ни о сестренках и вообще ни о чем и ни о ком.
«Как бы поскорее добраться до дому», — стучало в голове.
Шатаясь, плелся я домой. Мне было теперь не до того, чтобы глазеть по сторонам. Но даже издали я увидел, как кое-кто из толпы грозил кулаками.
Меня от одного их вида мутить начало. Я почему-то вспомнил своего отца, красногвардейца девятнадцатого года.
«Что бы сказал он обо всем творящемся сейчас?» — спросил я себя.
Уже близилась полночь, когда я наконец добрался до дому. К счастью, Агнеш к тому времени тоже вернулась. Но мама все равно сидела на кровати вся заплаканная, потому что о Хенни не было по-прежнему ни слуху ни духу. До двух часов ночи прождали мы ее и, так и не дождавшись, стали укладываться спать. Но я был так возбужден, что сразу уснуть все равно не смог. Подойдя к Агиной кровати, я шепотом спросил сестренку:
— Как ты думаешь, что теперь будет?
— Будет лучше.
Я стоял, прислонившись к стене, и пробовал привести в порядок свои мысли.
— Вот уж не знал, что тебе до сих пор плохо было! — сказал я.
— Будущее мое — совершенно неясное. Еще неизвестно, примут ли меня в университет. У меня не пролетарское происхождение. Ведь наш с тобой отец был учителем! Интеллигентом!
— Да, — повторил я, — да, наш отец…
У меня снова заныло сердце, и я пристально посмотрел на круглолицую Аги, на ее курчавые волосы, карие глаза. Потому что говорили, что она изо всех нас больше других лицом походила на отца.
— Как ты думаешь, что сказал бы он сейчас, будь жив? — нерешительно произнес я. — Как ты думаешь?
Аги ответила не сразу, а я, не дожидаясь ее ответа, выпалил полные тревоги и отчаяния слова:
— Думаешь, он сейчас сидел бы у приемника и ловил «Голос Америки»? Чтобы узнать от них, как нам поступить? Или посоветовал бы нам взяться за оружие и разрушить, сжечь в огне все, что мы сами, своими руками, построили? Думаешь, он назвал бы своими друзьями тех, кто еще вчера были нашими врагами, а вчерашние друзья сегодня стали бы его врагами? Думаю, ему повезло: не довелось ему дожить до этого позорного дня!