Улица вдоль океана

Вакуловская Лидия Александровна

— Словом, доигрались. Маша на материк улетела. Никакие у нее зубы не болели.

— Как на материк?! — не поверил Спирин.

— Сходила на почту, и все открылось. Там мне и сказали: ее не жди, к самолету уехала. Я до этого весь поселок обегал — куда, думаю, пропала? — Вадя достал из кармана телогрейки две увесистые пачки писем, положил на стол: — Вот такие пироги.

Бригадир Мишуня Волков с досадой хватил себя кулаком.

— Говорил, не заводись, ребята, с письмами! Куда их теперь?

— Черт

тебя дери, корыто слез получается! — взгорячился Гриша. — Надо письма бегом посылать, ее — мужу, его — жене. Кино получится — вдвоем читать будут!

В дверях стоял Володька Коготь, слушал.

— Эх вы душонки бумажные, — сказал он, багровея. — Гад ты, Спирин, а еще ухлестывал за ней. Такая твоя любовь бумажная?

— Какая любовь? — вылупился на него Спирин, — Я ее хотел до конца промывки удержать, меня Пряхин просил. А с письмами промахнулись, это факт. Лучше бы они переписывались, а так у нее подозрение закралось.

Володька повернулся и ушел. И так хлопнул дверью, что домик содрогнулся.

Назавтра явился Пряхин, объехал на «газике» все понуры, всем сказал: повара не ждите, сами устраивайтесь, раз такое натворили с письмами.

В тот же день Володька не вышел на смену. Гришка-цыган, выскочивший на рассвете по нужде из палатки, видел, как Володька уходил с ружьем в тайгу. Вернулся он через двое суток. Бригадир взялся прорабатывать его.

— Пошел ты, — сказал, ему Володька. — А она, дуреха, еще мужьями вас называла! Разве вы люди?

И как-то тоскливо-тоскливо стало в артели. Спирин ходил как потерянный. Сядет на пень, раскроет тетрадку, уткнется в нее глазами. Подымется, перейдет на крыльцо, опять развернет тетрадку. Опять подымется, побредет в гущу деревьев.

А тут еще с Гришкой-цыганом приключилась беда: потерял на съемке колечко. Отбивал золото с решетки, тряхнул решетку, колечко взблеснуло и соскользнуло с пальца. Перерыли всю колоду — нет, как не бывало. Мелочь в колоде лежит, самородки с ноготь лежат, а колечко черт унес. Гришка хватался за голову, чуть не плакал.

— Нинино колечко, — говорил, — Нина, кукла, подарила. Не найду колечка — жить не буду!

Три дня заново перемывали вокруг понуры грунт. Перенесли понуру в сторону, пропустили через колоду все, что под ней было. Колечка не нашли.

Кулинарить стали по очереди. Еда плохо лезла в горло, половину выбрасывали.

Вадя Ярочка повесил в домике новое объявление: «У НАС КУРЯТ. ДЫМ — ДРУГ ЧЕЛОВЕКА, ВРАГ КОМАРА». Как-то в день своего дежурства по кухне молоденький старатель Леха Тихий вышел на крыльцо и, подражая Маше, закричал тонким голоском:

— Мужья, а мужья, завтрак стынет! Кто первый придет — молочком напою!

Из палатки высунулся заспанный Мишуня Волков, показал кулак и крикнул:

— Не кощунствуй, без тебя тошно!

Кто-то развесил на деревьях

тетрадочные листы с надписью: «КРЕПКОЕ СЛОВО — ДВИГАТЕЛЬ В РАБОТЕ!». Володька посрывал листы и сжег.

Однажды вернулся из поселка Вадя, выпрыгнул из кабины, заорал на всю тайгу:

— Бичи, телеграмма в артель! С приветами-поцелуями! Выходи слушать!

Вадю окружили. Он прочитал телеграмму: «ПИСЬМА ПОЛУЧИЛИ Я НЕ ОБИЖАЮСЬ И ВЫ МЕНЯ ПРОСТИТЕ ЧТО УЕХАЛА КРЕПКО ЗА ВАМИ СКУЧАЮ ГРИШИНЫ КАРТЫ ВСЕ ВРУТ КАК ВЫ ТАМ ЖИВЕТЕ НАПИШИТЕ МАРИЯ И ПАВЕЛ ВАСИЛЬЧИКОВЫ»

На другой день Володька заявил, что уходит из артели. Бригадир взялся отговаривать его, но Володька сказал:

— Брось слова тратить. Здесь мне не жить. У меня впервые такое, ты можешь понять?

Сложил в чемодан манатки и вечером уехал — на машине, прибывшей за золотом.

А потом настало самое лучшее время для промывки — зарядили дожди. С неба лило круглые сутки, ручей вспух, воды стало хоть отбавляй. И никто не мог понять, отчего как раз в это время пропало золото. Из колод выбирали втрое меньше, чем в жару.

Приехал на заляпанной грязью «газике» Пряхин. Собрал всех в домике. Пыхтел, сопел, хотел понять, почему не идет металл. Бригадиры отвечали: перенесли понуры на новые места, а там грунты с малым отходом. Геологи обещали хорошие граммы на кубик грунта, а хорошие не идут. А Вадя Ярочка в шутку сказал:

— Стимула не стало — Маша уехала. Вот где собака зарыта.

— Не до шуток, Ярочка, не до шуток сейчас, — отмахнулся Пряхин.

Спирин повернул к Пряхину свою большую голову в берете-маломерке, задумчиво сказал:

— Большое это дело, Пряхин, — стимул.

У Спирина тоже не шло золото. И стихи не писались.

Непонятно, но интересно

Сергуня затормозил, да так резко, что в кузове запрыгали, зазвенели пустые бочки.

Бородатый сбежал с сопки, обогнул машину, потянул на себя дверцу: — До Кадыкчана подбросишь?

— На Кадыкчан не едем.

— А куда едешь?

— Давай садись, до трассы докатим, — сказал Сергуня, боясь, что бородатый останется и он лишится попутчика. А какая езда по тайге да сопкам в одиночестве?

Бородатый залез в кабину, кинул себе на пыльные резиновые сапоги пустой рюкзак.

Поехали.

Сергуня боковым зрением оглядел попутчика. Ничего парняга, в плечах крепко развернут, но лицом сух, а глаза женские: голубые на длинных ресницах. И интеллигент, конечно: в тайге теперь одни интеллигенты бороды отпускают. А раз интеллигент, значит, какой-нибудь студент-практикантишка или с научной экспедицией бродит.

— За провизией двигаешь?

— Да, продукты на исходе.

— От Дятла? — спросил Сергуня, знавший все окрестные шеста.