Улица вдоль океана
Шрифт:
— Здесь все навсегда уезжают, а через полгода возвращаются, — строго сказала Сима. Возможно, армейский ремень и сознание того, что ей доверено, возить такие ценности, заставляли ее быть строгой. — Я тоже хотела уезжать и передумала. Лучше буду отсюда матери с сестренкой помогать.
Больше Сима ничего не стала говорить и вскоре начала дремать, а потом и вовсе уснула, приклонясь головой к Дуне Ивановне.
В поселок приехали, когда уже густо затемнело. Дуня Ивановна сошла у поселкового гаража, откуда отходили рейсовые автобусы.
Ночь Дуня Ивановна
Вещи Дуня Ивановна сдала в камеру хранения, с тем чтобы походить по городу. За три года, что она сюда не наезжала, город раздался, оброс панельными домами, но все равно оставался невелик.
Она прошла из конца в конец по центральной улице, заглядывая во все магазины, где, однако, ничего не покупала, чтоб не связывать себя лишним багажом. Побродила по другим улицам и очутилась на окраине, где кучились низкие постройки давних лет. Припадая к ним, бежала по гальке неглубокая речушка, за ней подымалась сопка в желтом огне лиственниц. Это напомнило ей покинутый дом. Чтоб избавиться от неуютных, тоскливых мыслей, она зашла на почту, послала в Рязань телеграмму, что завтра улетает.
В гостиницу она вернулась поздно. Соседки по комнате уже спали. Она тихонько разделась, не включая света, и улеглась с желанием скорее уснуть, чтоб ни о чем не думать. Но сон её был тревожен. И как только в дверь постучали, она тут же подхватилась.
— Богачеву разбудите, — сказала ей в дверную щелку дежурная. — Ее срочно вызывают.
— Кто вызывает? — изумилась Дуня Ивановна.
— Там увидит, — ответила дежурная.
— Так это я — Богачева, — объяснила в ту же щелку Дуня Ивановна.
— Ну и выходите, а то из-за вас скандалят, — сказала дежурная и ушла.
В небольшом вестибюльчике сидели на горбатом клеенчатом диване Колька Жаров и молоденький «инженер-колодник» Ленька Тугов. Илья Сандетов похаживал вокруг стола, мусоля в губах папиросу. Еще увидела Дуня Ивановна заячью шапку горнячка, лежавшую на столе, хотя самого горнячка в вестибюле не было.
— Мамаша, Дуня Ивановна! — подхватился при ее появлении Колька Жаров, — Зачем же вы так?
— Как — так? — растерялась она, не понимая, зачем они здесь и чем она могла перед ними провиниться.
— Поехали домой, хозяйка, — вдруг сказал Илья, тараща на нее глаза, — Какая тебе Казан-Рязан надо? Нам Дайма твою записку дала, прокурорского решения больше нету.
У Дуни Ивановны защемило сердце.
— Так ведь золото там… огород на золоте…
— В гробу мы то золото видали. В белых тапочках, — проскрипел Илья.
А молоденький Ленька Тугов молчал. Но на губах его, в рыжей бороде, лепилась
Минут через десять Дуня Ивановна забирала из камеры хранения вещи. Илья ухватил чемодан, Колька Жаров уцепился за ручки сумки. «Инженер-колодник» Ленька Тугов, забежав вперед, открывал дверь на улицу. Сзади шел горнячок, одной рукой натягивая на голову подоблезлую заячью шапку, другой — вытирая платком свой вечно простуженный нос.
Дежурная проводила их равнодушным взглядом, она всякого Навидалась в гостиничной жизни и ничему уже не удивлялась.
Единственный
Когда в тайгу к старателям прислали повариху, цыган Гришка Григоров сказал:
— Плохо дело — баба появилась. Будет в нашем таборе кровь литься.
Повариха была симпатичная: полненькая, смугленькая, чуть курносенькая, каштановые волосы с рыжинкой и такие же каштановые с рыжинкой глаза. Гришка первый полез к ней обниматься и получил затрещину. Он хватался рукой за щеку, каждому, скаля зубы, объяснял:
— Больно бьет, кукла!
Потом попытал счастья бульдозерист Володька Коготь, умевший, по его словам, найти подход к любой бабе, и был огрет лиственным веником! Оказавшийся в венике сучок проехался по Володькиной физиономии, оставив заметный след. Сам Володька умолчал бы в своей неудачной попытке, но как раз, когда дело дошло до веника, на кухню ввалился бригадир Мишуня Волков. Вечером палатка, где жил Володька, тряслась от гогота и соленых шуточек.
Повариха стояла на высоком крылечке дощатого домика, единственного в старательском поселении, слушала, как регочут в палатке и какие выкидывают словечки.
— Видали мы таких мармазелей! — отбивался Володька Коготь. — Захочу — за неделю окручу. Боюсь только — в загс потащит. Меня уже одна тащила. Разлюбишь, говорила, я тебя по союзрозыску найду…
Повариха стояла, слушала, осматривалась. Со всех сторон подступала к домику тайга. Под старыми лиственницами местились палатки, кругом чернели усохшие пни, лез прямо к крыльцу кудлатый мох, пищало комарье, тарахтел электродвижок. У крыльца стояли железные бочки для воды, а напротив домика был погребок, вернее выемка, вырытая бульдозером в высоком бугре, где и летом держалась мерзлота. Вот какое оно, старательское поселение. Вот куда ее занесло…
Постояв немного, она ушла в домик, служивший и кухней, и столовой, и жильем для нее. Присела на скамейку и заплакала. Наплакавшись вволю, умылась под рукомойником, причесалась, включила здоровенную электрическую плиту с толстой, в четверть пальца, спиралью — электричество шло от тарахтевшего за погребом движка — и начала готовить еду для ночной смены.
На другой день на дощатой стене в столовой-кухне появилось объявление: «У НАС НЕ КУРЯТ И НЕ РУГАЮТСЯ! СОБЛЮДАЙТЕ ПОРЯДОК!». И еще одно объявление на дверях: «ВЫТИРАЙТЕ НОГИ!». Требование подкреплялось наглядными предметами: под крыльцом и на крыльце были разостланы влажные мешки.