Уличные песни

Добряков Алексей

София Павловна

Познакомился я с Софой раннею весной. А когда она сбежала — потерял покой, Софа — ангел, Софа — душка, Софа мягче, чем подушка, Хоть ложись и сразу помирай.

Припев:

Софочка, София Павловна, София Павловна — на целый свет одна. Софа, я не стану лгать: Готов полжизни я отдать, Только чтоб тобою обладать! А как стала эта Софа летом загорать, Повернулась кверху жопой — солнца не видать. А потом легла на спину И кричит: «Давай мужчину!», Вот такая Софочка была!

Припев.

А как Софа заболела и в постель слегла, Пять врачей ее лечили и одна сестра. Долго думали-гадали, Сто рецептов прописали… Только процедура помогла.

Припев:

Софочка, София

Павловна, София Павловна — на целый свет одна. Софа, я не стану лгать: Готов полжизни я отдать, Только чтоб тобою обладать!

Если придется когда-нибудь

Если придется когда-нибудь Мне в океане тонуть, Я на твою фотографию Не позабуду взглянуть. Руки, сведенные холодом, Жадно к тебе протяну. И, навсегда успокоенный, Камнем отправлюсь ко дну. Там глубина необъятная, Целая миля до дна. Стану глядеть я, как по небу Пьяная бродит луна. Буду лежать я на дне морском: В груде холодных камней. Вот что такое романтика В жизни бродячей моей. Все потеряю на дне морском: Грусть, и мечту, и покой… Даже твою фотографию Вырвет акула с рукой. Если придется когда-нибудь Мне в океане тонуть, Я на твою фотографию Не позабуду взглянуть.

Чужая милая

Здравствуй, чужая милая, Та, что была моей! Как бы тебя любил бы я До самых последних дней!

Припев:

Прошлое не воротится, И не поможет слеза. Как целовать мне хочется Эти твои глаза! Много бродил по свету я, Много прошел дорог. Только тебя, любимая, В сердце сберечь не смог.

Припев.

Если б всю жизнь постылую Снова прожить я мог, Только б тебя, любимую, В сердце своем берег.

Припев:

Прошлое не воротится, И не поможет слеза. Как целовать мне хочется Дочки твоей глаза!

Над рекой туман

Над рекой туман молоком парным… Затерялись все тропки детские. Я по тропкам тем, по лугам заливным К речке бегал с девчонкой соседскою.

Припев:

Ой, луга, луга, Росы чистые — На траве огоньки, на траве огоньки Серебристые. В той реке с тобой я купал коня И тебя не считал девчонкою. Озорней других, босоножка моя, Ты казалась тогда мне мальчонкою.

Припев.

Он пришел, чужой, по тропинке той, Только бровью повел уверенно, И мальчонки нет — заалелась ты, Улыбнулась по-женски растерянно.

Припев:

Ой, луга, луга, Росы чистые — На траве огоньки, на траве огоньки Серебристые.

Я недавно с тобой повстречался

Я недавно с тобой повстречался И увлекся твоей красотой, А сам смертною клятвой поклялся: Неразлучны мы будем с тобой. Я, как коршун, по свету скитался, Для тебя все добычу искал. Воровал, грабежом занимался, А теперь за решетку попал. Злые люди рассказывать станут. Поседеет моя голова. Куда делся мой прежний румянец? Куда делась моя красота? Скоро в церкви тебя обвенчают, А меня на погост понесут. Тебе музыка вальс заиграет, А мне «Вечную память» споют

Шутки морские порою бывают жестоки

Шутки морские порою бывают жестоки… Жил-был рыбак с черноокою дочкой своей. Дочка угроз от отца никогда не сдыхала — Крепко любил ее старый рыбак Тимофей. Выросла дочка на славу — стройна и красива. Волны ласкали ее, как родное дитя. Пела, смеялась, резвилась, как чайка над, морем, Только она далеко от судьбы не ушла. Как-то зашли к рыбаку за водою напиться Четверо юных, средь них был красавец один — Смуглый красавец со злою и дерзкой улыбкой, Пальцы в перстнях, словно был он купеческий сын. Смуглый красавец последним из кружки напился. Кружку взяла и остаток воды допила. Так и пошло: полюбили друг друга у моря Чудный красавец и юная дочь рыбака. Часто они уплывали в открытое море, Море им пело волшебные песни свои, Волны и ветер их буйную страсть охлаждали, Скалы морские служили приютом любви. Старый рыбак поседел от тоски и печали: «Дочка, опомнись, твой милый — бродяга и вор, — Так ей сказал, — берегись, берегись, Катерина — Лучше убью, но не выдам тебя на позор!» Девушка петь и смеяться совсем перестала, Пала на личико светлое хмурая тень, Пальцы и губы она себе в кровь искусала, Словно шальная, ходила она в этот день. Как-то отец возвратился из города поздно: «Вот и конец, — он сказал, — молодцу твоему. В краже поймали. Пойди посмотри, коли любишь. Там и убили. Туда и дорога ему». Девушка Катя, накинув платок, убежала. Город был близко, и возле кафе одного Толпы народа… Она их с трудом растолкала, Бросилась к трупу, лаская, целуя его. Чудный красавец лежал там уже бездыханный, Словно заранее чувствовал смертный свой час, Руки скрестивши, как крылья подстреленной птицы, Злая улыбка скользила на нежных устах. Девушка встала — и, бросив проклятья народу, Не дожидаясь той новой, печальной зари, Белое платье надела и, словно невеста, Бросилась в морс с ближайшей высокой скалы. Шутки морские порою бывают жестоки… Жил-был рыбак с черноокою дочкой своей. Дочка угроз от отца никогда не слыхала Крепко любил ее старый рыбак Тимофей.

Судили девушку одну

Друзья, я песню вам спою, Своими видел я глазами: Судили девушку одну, Она дитя была годами. Она просилась говорить, И судьи ей не отказали. Когда ж закончила она, Весь зал наполнился слезами. «В каком-то непонятном сне Он овладел коварно мною, И тихо вкралась в душу мне Любовь коварною змеею. И долго я боролась с ней, Но чувств своих не победила, Ушла от матери родной… О судьи, я его любила! Но он другую полюбил, Стал насмехаться надо мною. Меня открыто презирал, Не дорожил, коварный, мною Однажды он меня прогнал… Я отомстить ему решила: Вонзила в грудь ему кинжал. О судьи, я его убила! Прощай, мой мальчик дорогой Тебя я больше не увижу. А судьи, вас, а судьи, вас, А судьи, вас я ненавижу!» Девчонка серые глаза Свои печально опустила. Никто не видел, как она Кусочск яда проглотила. И пошатнулася она, Последний стон ее раздался. И приговор в руках судьи Так недочитанным остался. Друзья, я песню вам пропел, Своими видел я глазами: Сгубили девушку одну, Она дитя была годами.

Есть по Чуйскому тракту дорога

Есть по Чуйскому тракту дорога, Ездит много по ней шоферов. Был там самый отчаянный шофер, Звали Колька его Снегирев. Он трехтонку, зеленую АМО, Как родную сестренку, любил. Чуйский тракт до монгольской границы Он на АМО своей изучил. А на «форде» работала Рая, И так часто над Чуей-рекой Раин «форд» и трехтонная АМО Друг за дружкой неслися стрелой. Как-то раз Колька Рае признался, Ну а Рая суровой была: Посмотрела на Кольку с улыбкой И по «форду» рукой провела. А потом Рая Кольке сказала: «Знаешь, Коля, что думаю я: Если АМО мой «форд» перегонит, Значит, Раечка будет твоя». Как-то раз из далекого Бийска Возвращался наш Колька домой. Мимо «форд» со смеющейся Раей Рядом с АМО промчался стрелой. Вздрогнул Колька, и сердце заныло — Вспомнил Колька ее разговор. И рванулась тут следом машина, И запел свою песню мотор. Ни ухабов, ни пыльной дороги Колька больше уже не видал. Шаг за шагом все ближе и ближе Грузный АМО «форда» догонял. На изгибе сравнялись машины. Колька Раю в лицо увидал. Увидал он и крикнул ей: «Рая!», И забыл на минуту штурвал. Тут машина, трехтонная АМО, Вбок рванулась, с обрыва сошла И в волнах серебрящейся Чуй Вместе с Колей конец свой нашла. На могилу лихому шоферу, Что боязни и страха не знал, Положили разбитые фары И любимой машины штурвал. И теперь уже больше не мчится «Форд» знакомый над Чуей-рекой Он здесь едет как будто усталый, Направляемый слабой рукой. Есть по Чуйскому тракту дорога. Ездит много по ней шоферов. Был там самый отчаянный шофер, Звали Колька его Снегирев.