Улисс из Багдада
Шрифт:
За кулисами Хорхе, один из танцовщиков, сложенный как фавн, в его стоявших дыбом волосах необъяснимым образом сочетались темные и светлые пряди, впустил нас к себе, потом принял душ и подробно рассказал нам о предстоящих действиях.
Мы вернулись в сквот после многочасовой ходьбы, ничего не соображая от усталости и восхищения, легли, слились в объятии, и, не в силах заснуть, до рассвета улыбались в потолок.
К утру я, должно быть, задремал, потому что внезапно меня разбудила Лейла:
— Бежим, Саад! Умоляю тебя! Убежим за поле. Я слышала звук мотора.
— Думаешь,
Она собрала вещи. В несколько секунд я понял, что она права: на горизонте виднелись силуэты машин.
— Уходим.
Не мешкая, я схватил мешок, мы выскочили на лестницу и бесшумно скатились вниз.
— Поднимем тревогу? — спросил я.
— Да. Иди вперед. Я сама.
Я выскочил на улицу, пробежал вдоль стены, закрывавшей меня от полицейских машин, и бросился в поле.
Чтобы предупредить всех до единого, Лейле пришлось кричать, ибо в здании началась суматоха. Другие дома, ближе к дороге, уже захватывала полиция. Я бежал не оглядываясь, до потери дыхания, пока не оказался под защитой леса.
— Только бы она скорее пришла, — говорил я себе, переводя дух.
Я еще надеялся, но смутно уже понимал, что случилось. Лейла ускорила вмешательство полиции и отрезала себе путь к бегству. И все же я уговаривал себя, что это не так, прятался в канаве и, замирая от тревоги, ждал.
Крики. Вопли. Африканцы пытались отбиться. Тут же раздались хлопки и взрывы. По-видимому, полицейские стали бросать гранаты со слезоточивым газом. Или поджигать комнаты.
Стук дверей. Сирены. Визг колес. Шум моторов, сначала растущий, потом стихающий вдали. Лейла не пришла.
Я понял. И все равно до полудня просидел в грязной траве. Потом вернулся в сквот, который, как я и предполагал, еще дымился после поджога.
Вокруг не было ни души.
Вечером я пришел к Полине, не в блочный дом, где было закрыто, но по ее домашнему адресу. Увидев меня в окно, она сделала знак идти к задней двери, через сад, незаметно. Вид у нее был измученный и тревожный.
— Саад, ты уцелел!
— Боюсь, что я один.
— Я знаю, что Лейлу арестовали.
Весь вечер она не отрывалась от телефона. Потом пришла сообщить мне правду — всклокоченная, с потухшим взглядом.
— Лейла пыталась легализоваться, и потому с ней обойдутся еще суровее, чем с другими, — их пошлют в центр временного содержания.
— Как! Что они с ней сделают?
— С женщинами они решают быстро, потому что боятся, что те могут завести семью.
— Что они с ней сделают?
— Мужайся, Саад.
— Что?
— Через три дня ее вышлют в Ирак.
Я рухнул на кафельный пол кухни. От голода ли, от жажды, от ужаса? Какая разница, у меня не было сил слушать продолжение.
Полина приютила меня и прятала на чердаке до дня, условленного с Хорхе. Упрямая, властная, не давая мне возможности уклониться, она требовала, чтобы я в одиночку выполнил план, изначально рассчитанный на двоих.
— В любом случае, — уточнила Полина, — теперь уже этот план распространяется только на одного
В вечер перед отъездом мне захотелось совершить долгое омовение, словно чтобы смыть с себя горести и разочарования, и я попросил разрешения подольше побыть в ванной. Я знал, что впереди много часов без питья, без еды, без туалета. Папа улучил момент после молитвы и душа и объявился прямо на кафельных плитках.
— Плоть от плоти моей, кровь от крови моей, я вернулся. Я думал было, что ты счастливо достиг конца одиссеи, а тут… Ну почему в жизни все не так хорошо, как в книгах? У Гомера, например, под конец Улисс обнимает Пенелопу и…
— Папа, отстань ты от меня со своим Гомером. Не морочь голову.
— Сын, со мной ты можешь говорить как угодно, лучшего я не стою, но про великих гениев, пожалуйста, говори с уважением.
— Одно я знаю точно: твой Гомер — слепец!
— Это почему же?
— Он слагал сказки, имевшие смысл, ибо своими выколотыми глазами видел мир не таким, каков он есть, но таким, как он его описывает.
— Теперь я, сынок, не уверен, что понимаю тебя.
— Понимаешь, папа, когда ты воскрешаешь передо мной свои любимые книги, все эти романы, которые кончаются счастливо или по справедливости, я понимаю, что писатели — шарлатаны. Они хотят всучить нам мир, выдав его за то, чем он не является, — за мир правильный, справедливый, честный. Сплошное надувательство! Романы надо прятать от детей, надо заклеймить чтение, книги делают жизнь еще глупее, ибо сначала убеждают, что она может быть прекрасной. Из-за них каждый раз, когда мы спотыкаемся на лестнице или наступаем в дерьмо, то есть почти все время, мы чувствуем свою вину. Мы упрекаем себя, что не добились положенной удачи. А это серьезно!
— Ты ничего не понимаешь, Саад! Писатели рисуют мир не таким, каков он есть, а таким, каким могли бы сделать его люди.
— Твой Улисс, возвращающий себе Пенелопу, и Пенелопа, по-прежнему любящая Улисса, — это фикция.
— Да неужели? А то, что твоя Лейла осталась в живых, — тоже фикция?
— Нет. Но нас разлучили.
— Не бывает хороших сюжетов без разлуки.
— Я хочу прожить жизнь, а не сюжет.
— Верь жизни, и она обогатит твои сюжеты.
— Папа, отцепись ты от меня! Хватит философствовать!
— Отец бывает нужен не всегда, а философия — всегда.
— Ясно, я понял, что именно ты называешь философией: способ сделать мерзость переносимой.
— Ты знаешь лучшее средство?
Полина прервала нашу стычку, напомнив мне, что пора ехать в порт.
Она подбросила меня туда на машине, потом отвела в кафе, где ждал Хорхе.
На прощание Полина обняла меня и сунула в руку клочок бумаги.
— Вот, Саад, держи этот адрес. Его только что прислала мне Лейла из Багдада, она нашла там компьютер. В электронном письме она передала тебе координаты своего кузена в Лондоне. Она просит тебя продолжать путь и добавляет, что найдет тебя и приедет. Если хочешь, можешь держать с ней связь через нашу ассоциацию.