Уловка «Прометея»
Шрифт:
– Но как могла она рисковать всем, ради чего вы – и она тоже – столько трудились? – Манди Грине не смогла скрыть владевшего ею гнева и отчаяния.
Кэссиди медленно покачал головой.
– Клер очень страдала, понимая, что все будут смотреть на нее, как на женщину, разрушившую карьеру сенатора. Вам никогда не понять, через какой ад она прошла. Но она все-таки прошла через него; в определенном смысле слова, мы прошли через него вместе. И выбрались наружу! И все было в порядке. До нынешнего момента.
Он взглянул на телефон; тот был ярко освещен и звонил почти не переставая.
– Но
– Я толком не знаю, – отозвался Роджер. – Но они разнюхали все в подробностях. Как-то умудрились раздобыть файл с данными, заведенный во время ареста, хотя считалось, что он был стерт. Узнать точную сумму, которую изъяли в тот вечер у Клер. Подробный перечень телефонных звонков, сделанных в ту ночь из вашего дома и дома Генри Кэминера. Разговор Кэминера и начальника участка. Начальника участка и офицера, который арестовал Клер. Даже электронные данные об оплате счета за лечение Клер в «Серебряных озерах».
Вид у Кэссиди был мрачный, но сенатор все-таки заставил себя улыбнуться.
– Подобная утечка не могла исходить от какого-то одного человека. Кто-то забрался в наиболее личные мои записи. Думаю, это именно то, о чем я предупреждал. Общество, построенное на надзоре.
– Так вот, значит, какую карту они разыгрывают! – резко произнесла Манди Грине. К ней наконец-то вернулось чутье профессионала. – Они хотят обставить все таким образом, будто вы начали кампанию за право человека на частную жизь, чтобы скрыть собственные неблаговидные тайны. Вам это известно лучше, чем кому бы то ни было.
Роджер Фрай принялся расхаживать по кабинету.
– Это скверно, Джим. Я не собираюсь приукрашивать ситуацию. Но я искренне считаю, что мы сможем из нее выпутаться. Все станет еще хуже, прежде чем дело пойдет на поправку, но люди в Массачусетсе знают, что вы – хороший человек, и ваши коллеги тоже это знают, вне зависимости от того, любят они вас или нет. Время – великий целитель, и для политика это так же справедливо, как и для всех прочих.
– Я не намерен из нее выпутываться, Родж, – сказал Кэссиди, снова отвернувшись к окну.
– Я понимаю, сейчас все это выглядит паршиво, – продолжал Фрай. – Они попытаются распять вас. Но вы – сильный человек. Вы им еще покажете.
– Вы что, не поняли? – сурово, но без враждебности произнес Кэссиди. – Речь идет не обо мне. Речь идет о Клер. Каждая статья говорит о Клер Кэссиди, жене сенатора Джеймса Кэссиди. Это может тянуться неделями, месяцами – черт знает сколько! Я не могу допустить, чтобы Клер подверглась такому испытанию. Я не допущу этого. Она просто этого не переживет. И существует лишь один способ убрать эту тему с передовиц газет, из ток-шоу, выпусков новостей и колонок светских сплетен.
Сенатор покачал головой и произнес, передразнивая некоего неведомого читателя газеты:
– «Сенатор Кэссиди напрашивается на сенатское расследование, сенатор Кэссиди борется за свое место, сенатор Кэссиди отказывается от дурных поступков, сенатор Кэссиди опозорен, сенатор Кэссиди позорит комиссию, которую возглавляет, сенатор Кэссиди женат на наркоманке». Нет, это лакомый кусочек, и его можно вытаскивать на первые страницы снова, снова и снова. А «сенатор
– Джим, – осторожно произнес Фрай, пытаясь скрыть дрожь в голосе, – в этом деле слишком много неопределенности, чтобы вот так вот сразу принимать такие важные решения.
– Неопределенности? – Сенатор горько рассмеялся. – Я никогда в жизни не определялся точнее.
Он повернулся к Манди Грине.
– Манди, пора вам отработать ваше жалованье. Нам с вами предстоит набросать сообщение для прессы. Немедленно.
Глава 23
Брайсон застыл, едва дыша. Он был слишком потрясен и не мог нормально мыслить. Ник чувствовал себя так, словно с ясного неба ударила молния, притупив его сознание и разнеся рассудок в клочья. Он судорожно хватал воздух ртом. Окружающий мир утратил всякую логичность и обезумел; Брайсон с трудом сдерживался, чтобы не закричать.
Тед Уоллер!
Геннадий Розовский!
Тот самый великий манипулятор, злой волшебник, который превратил его жизнь в один огромный немыслимый обман.
Брайсон вцепился в брошенный ему пистолет: тот привычно лег в руку и словно сделался ее продолжением. Ник прицелился в человека, который только что отдал ему этот пистолет, понимая, что может сейчас одним метким выстрелом убить Теда Уоллера – но этого будет недостаточно!
Он не получит тогда ни ответа на мучающие его вопросы, ни возможности утолить свое стремление отомстить всем лжецам и манипуляторам, наполнившим его жизнь ложью. Но все же Брайсон продолжал держать бывшего наставника под прицелом; он совладал с яростью, но вопросы – множество вопросов! – переполняли его и перехлестывали через край.
И Брайсон выпалил – напряженным, сдавленным голосом – первое, что пришло ему в голову:
– Кто ты такой, черт побери?!
Ник снял пистолет с предохранителя и надавил на спусковой крючок. Раздался щелчок: пистолет переключился в режим автоматической стрельбы. Теперь довольно лишь согнуть палец, и в голове Теда Уоллера появится десять дырок, и тогда этот лжец свалится со своего насеста, пролетит двадцать футов и грохнется на бетонный пол. Но Уоллер, непревзойденный стрелок, не стал целиться в Брайсона. Он просто стоял на месте: тучный пожилой мужчина с загадочной улыбкой на лице.
Потом Уоллер заговорил, и голос его гулко разнесся по огромному складскому помещению.
– Давай сыграем в «да» и «нет», – произнес он, имея в виду их давнее тренировочное упражнение.
– Чтоб ты сдох! – произнес Брайсон с ледяной яростью. Голос его дрожал от сдерживаемого гнева. – Твое настоящее имя – Геннадий Розовский.
– Да, – сохраняя бесстрастность, ответил Уоллер.
– Ты закончил Московский институт иностранных языков.
– Да. – На губах Уоллера на миг возникла улыбка. – Совершенно верно.