Ультиматум

Штайн Гюнтер

— Я допускаю, что сегодня все слишком нервные, — проговорил Гилле, поправляя френч и портупею. — Ну а теперь за дело, генерал! Верховное главнокомандование вермахта, не в пример другим, согласилось по всем пунктам с нашими предложениями и поручило мне лично руководить прорывом. Этот приказ вступает в силу немедленно. Однако, чтобы не вызывать ненужного беспокойства у солдат и офицеров, целесообразно по-прежнему считать вас командующим обоими корпусами, несмотря на то, что все руководство операцией будет находиться в моих руках, следовательно, я буду решать все связанные с этим вопросы. Все приказы должны быть подписаны вами, что же касается второстепенных мелочей… Вот радиограмма, можете прочитать ее! — Усмехнувшись, Гилле уселся на единственный стул у окошка, давая генералу время немного

прийти в себя.

Тяжело дыша, генерал смотрел на полоски бумаги и думал: «Если операцию будет проводить Гилле, моим солдатам конец. Вёлер, видимо, не поддержал меня, или просто Гилле опередил его».

— Есть вопросы? — Гилле встал и помахал стеком в воздухе.

— Нет, — ответил генерал.

— Надеюсь, что на совещании командиров вы будете вести себя разумно!

Прежде чем выйти из помещения, он распорядился подать генералу поесть.

* * *

На этом совещании почти не было дебатов. Штеммерман сидел, тупо глядя прямо перед собой. Офицеры, одни с обмороженными носами, другие с легкими ранениями, все страшно измученные, едва держались на ногах от усталости и, как могли, торопили начальника штаба поскорее зачитать приказ на прорыв. Натянутые отношения Штеммермана и Гилле ни для кого не были новостью и вполне отвечали их собственному настроению. О том, что между генералом и Гилле до этого произошло в доме, они не имели ни малейшего представления, потому что все прибыли на совещание с передовой.

Полковник Хоон, командовавший 72-й пехотной дивизией, которой только что с большим трудом удалось избежать уничтожения противником в районе Стеблева и которая должна была действовать в центральной колонне, требовал, чтобы ему сообщили точные данные о силах противника, который будет находиться на его участке.

Полковник Фехнер и командиры 167-й и 82-й пехотной дивизий хотели ознакомиться с последними данными, полученными разведкой. Тут «на помощь» начальнику штаба пришлось прийти генерал-лейтенанту Либу.

— Собственно говоря, — без зазрения совести начал сочинять Либ, — нам нужно сделать короткий прыжок, чтобы соединиться с нашими танками, а точнее — пройти пять с половиной километров. Это расстояние может оказаться еще короче, так как наши танкисты тоже продвигаются нам навстречу. Если же мы одновременно ударим по противнику в трех местах, то обязательно опрокинем его!

Проговорив это, Либ с надеждой взглянул на Гилле, ожидая, что тот тоже скажет что-нибудь обнадеживающее, например, упомянет p новом секретном оружии — длинных воздушных торпедах, о боевых испытаниях которых много говорилось в те дни. Однако Гилле почему-то молчал.

И тут генерал Штеммерман, очнувшись от своих раздумий, сказал, ни к кому не обращаясь:

— Спасти нас может только чудо. Завтра утром войска обоих корпусов переходят в наступление. Двигаться только на юго-запад, несмотря ни на какое сопротивление противника. Прорваться или умереть — другого выхода у нас нет… Сегодня в двадцать три ноль-ноль войскам начать перегруппировку. Пароль — «Свобода».

Сказав это, командующий беглым взглядом окинул своих командиров: полковника Фуке, прозорливого советника, настроенного против нацистов, еще больше против русских, и особенно сильно против коммунистов; генерал-майора Адольфа Тровица; полковника Хоона; генерал-лейтенанта Крузе…

Группенфюрер СС Гилле обратился к нему:

— Я полагаю, все небронированные средства передвижения должны быть уничтожены, так как в противном случае они попадут в руки противника.

Штеммерман согласно кивнул. Роль, которую ему отвели, он теперь играл уже по собственному побуждению. По крайней мере, он хотел показать, что замкнулся в себе. Это было самое малое, что, по его мнению, он должен был продемонстрировать перед солдатами.

Совещание окончилось. Командиры спешно расходились по своим частям. Вместе с ними из дома, в котором расположился оперативный отдел, вышел и Штеммерман. Накинув шинель на плечи, он остановился на улице. Артиллерийская канонада смолкла, и над селом висела непривычная тишина. Несмотря на наступающие сумерки, можно было то тут, то там видеть группы солдат-эсэсовцев, довольно дерзко посматривавших в сторону генерала.

Их взгляды подействовали на Штеммермана отрезвляюще. Командующий без права командовать и отдавать приказы — это было признаком того ужаса, который ждет его завтра или послезавтра: ответственность за принятие русских парламентеров, за бесчисленные колебания. После этого последует смещение с поста, возможно, даже изгнание из рядов вермахта, то есть потеря всего, что до сих пор было для него смыслом жизни. Генерал вспомнил свой дом в Потсдаме, виллу из простого кирпича, в которой он предстанет перед своей женой, оскорбленный, униженный. Сможет ли так жить он, генерал артиллерии Вильгельм Штеммерман?

— Господин генерал, дальше так продолжаться не может… — с такими словами подошел к нему полковник Фуке. Во время совещания он сдерживался, но теперь решил дать волю своему возмущению. — В конце концов, вы должны были поставить его в нужные рамки! Командующий вы, а не он!

— Конечно, конечно… — Штеммерман задумчиво посмотрел на Фуке. «А что, если довериться ему?» — подумал генерал и, положив руку на плечо Фуке, спросил: — Вы хотите мне помочь?

— Обязательно.

— Тогда я прошу вас помочь тяжелораненым. Пойдемте.

Придя на свой командный пункт, генерал тут же отпустил своих офицеров и адъютантов. Вместе с полковником он решил подготовить приказ об оставлении нетранспортабельных раненых, которые не могли самостоятельно ходить, в районе Шандеровки. Затем он попросил Фуке составить список врачей, санитаров и священников, которые должны остаться с ранеными.

Между тем сумерки еще больше сгустились. Пока Фуке писал, Штеммерман зажег свет и, встав, потянулся. Все, что можно было сделать, он сделал. После этой работы генерал почувствовал прилив прежней силы, которая всегда побуждала его к активной деятельности. Генерал задумался. Сейчас ему захотелось получить самые последние данные о противнике, чтобы иметь полное представление об обстановке. На совещании это казалось ему делом второстепенным. Он решил пройти в оперативный отдел, чтобы на месте выяснить все, что его интересовало, просмотреть последние разведывательные сводки и сообщения с мест о возможном изменении сил противника. Если последние сводки подтвердят, что на участке, где будет прорываться Гилле, располагаются более слабые силы русских, чем на участках перед двумя другими колоннами, он не успокоится до тех пор, пока не произведет перегруппировку всех своих сил. «Я должен сделать перегруппировку и клянусь, что сделаю!» Накинув на плечи шинель, генерал открыл дверь. Однако далеко уйти ему не удалось: шагов через десять дорогу генералу загородили две огромные фигуры телохранителей Гилле, вынырнувшие из темноты. Один из них сказал, что группенфюрер желает говорить с генералом и сейчас прибудет на КП.

Штеммерман молча вернулся к себе, стараясь сделать так, чтобы Фуке не понял, что генерал, собственно говоря, находится под арестом.

Спустя некоторое время действительно приехал Гилле. Увидев на КП полковника Фуке, группенфюрер с подчеркнутой вежливостью сказал генералу, что он хотел бы поговорить с генералом конфиденциально. Дипломатичный Фуке положил на стол генерала проект приказа и удалился.

— Скажите мне, — начал Гилле, — о чем вы думали сегодня утром, когда давали радиограмму в штаб?

— Что за вопрос? Она уже передана.

— Передана, но не отвечает положению на данный момент. Вы должны послать в штаб новую радиограмму.

— Выберите для этой цели кого-нибудь из своей конюшни! И позаботьтесь лучше о том, чтобы мне на стол положили последние разведсводки!

Гилле пообещал прислать сводки, а затем начал осторожно давить на самое слабое место генерала. Он сказал, что утренняя радиограмма сейчас уже никому не поможет — ни солдатам Штеммермана, ни ему самому. Помощи извне они все равно не получат, а генерал этим лишь подорвет боевой дух 3-го танкового корпуса, находившегося под Лисянкой, так как поставит успех под вопрос. Пострадают прежде всего сами солдаты, а этого-то генерал и не желает. Гилле нужны были и генерал, и его новая радиограмма, которая помогла бы ему активно воздействовать на смещенного командующего. Гилле понимал, что без Штеммермана ему вряд ли удастся прикрыть прорыв и осуществить его.