Улыбка Фортуны

Леви Ахто

Вспомнив это, он еще раз утвердился в сознании, что с ковшом ли ассенизатора в руках или лопатой, в кочегарке или в этой будке, ночуя вверх ногами или вися на ветке вниз головой, он свободен, он проложит свою тропинку в мир нормальных трудящихся людей, заставит их уважать себя. Желания и терпения у него хватит.

«Всякий труд — дело чести», — окончательно решил Серый, улыбнулся и начал работать. Клиенты попадались разные, некоторые придирались, заставляли получше натереть ботинки.

— Старайся, голубчик, — бурчал посетивший будку Рыжий, которому был отвратителен трудовой энтузиазм приятеля, — сделаешь карьеру...

Серый

не реагировал, работал молча. Он не мог понять свое отношение к Рыжему: с одной стороны, тот ему нравился — сильный физически, великолепно сложен; с другой стороны, его раздражали манера Рыжего говорить, неуважение к людям, предубежденность ко всем, кто не сидел в тюрьмах и «ничего не нюхал». Спорить с ним Серый не пытался, понимая, что, пока сам живет на вокзале или в будке чистильщика, Рыжий поднимет любые его аргументы на смех.

Но Рыжий не отказывал в уважении Серому и даже как-то пытался объяснить причину этого. Он рассказал о парнишке Диме, которого однажды в тюрьме избил за то, что тот на него набросился. Паренек был скульптором-любителем, он лепил из хлеба, потому что больше не из чего было, конечно, из своего собственного пайка. Однажды он вылепил крошечные красивые шахматы, а когда он уснул, Рыжий эти шахматы съел. Избил же Димку Рыжий из-за фигурки какой-то мифической богини, которую раздавил сапогом, за что Дима на него и бросился.

— Понимаешь, — говорил Рыжий, — я его избил потому, что уважал. Димка!.. Кто он такой был? Килька. Но воров презирал. А сила какая: сидит на штрафном пайке и лепит... Видал, натура — Голодный, а лепит. Воры ему сочувствовали, наш брат любит иногда делать добро ради показухи, а я... нет. Какой есть — весь тут. А я ведь бью только того, кто достойный. — Затем Рыжий поинтересовался, собирается ли Серый всю жизнь работать. Услышав ответ, он сказал:

— А я нет. Вкалывать за жалкие гроши! Какие-то типы, ничего не делая, загребают тыщи, а я буду надрываться за семьдесят? Как ты это понимаешь?..

Однажды какая-то девица купила у Серого подковки, и он ей их тут же подстроил. Она была не ахти как красива, но что-то в ней было. Возрастом тоже ничего, подходящая. Встречал он эту красавицу в городе несколько раз, тащился следом по нескольку кварталов, пялил глаза, надеясь как-нибудь познакомиться. И вдруг обнаружил, что и Рыжий не отрывает глаз от ее прекрасных ног.

Рыжий топал за ней на довольно приличном расстоянии, так что другому прохожему было бы и не понять, куда это он смотрит и зачем идет, но Серого не провести... А Рыжий так увлекся, что и не заметил приятеля. Пристроился Серый к нему и поставил вопрос ребром:

— Куда спешишь?

— Да... никуда,— ответил он, неохотно отрываясь от приятного им обоим зрелища.— А ты... что?

За этот краткий миг объект их внимания ухитрился затеряться среди других прохожих, и они, заметив это, пустились рысью. Общий порыв их примирил, и, отыскав снова красавицу, они, не сговариваясь, молча двинулись за ней. Пока шли не отставая, Рыжий скороговоркой сообщил, что окончательно решил насчет женитьбы, ибо все его старания найти в этом городе «порядочных» людей не имели успеха, а не помирать же с голоду. «Порядочные» означали попросту жуликов. Дела его плохи, Антошка его едва терпит, а Марфа («базарная торговка», «ведьма костлявая») буквально хватает за горло, требуя

платы за хату и харчи. Что ж, тут все закономерно. Чего ждать от таких людей?

Красавица между тем направилась в скверик, недалеко от местной гостиницы, где со скучающим видом уселась на скамеечку рядом с парнями, тренькающими на гитарах, украшенных колоссальными красными бантами. Преследователи хотели уже ретироваться, когда она подняла на них глаза и хрипловатым голосом вскричала:

— Мсье Рыжик! Пардон... Ты ли это?

Рыжий рот раскрыл и будто онемел. Затем и он, в свою очередь, недоверчиво спросил:

— Манька? Пиявка!

Серому стало не по себе: «Значит... Пиявка?» Рыжий, тараща глаза на примадонну, занял место рядом с ней, бесцеремонно отпихнув гитаристов, которые обиженно удалились. Серый тоже робко устроился на кончике скамьи.

— Здорово ты нафинтифлюшилась! — сказал Рыжий восхищенно.— Не узнать совершенно. Что это у тебя на голове такое?

— О, это шик-модерн, — сказала Маня, жеманно улыбаясь,— шиньон называется. Реквизит. Без него никакого лова. И дорогой, сорок рубчиков стоит. А это сколько стоит, как ты думаешь?

И Маня горделиво хлопнула ладонью по ляжке в каком-то подозрительном чулке из одних дыр, похожем на рыболовную сеть. Серый, конечно, смекнул, что Маня имела в виду именно эту «сетку». А Рыжий серьезно поинтересовался:

— Сколько же ты отвалила за эти дыры?

И узнали они, что приличному фраеру, чтобы преподнести такие своей крале, нужно три-четыре дня по меньшей мере вкалывать. Что и говорить, незавидная доля фраерская при теперешних модах. Серый чуть не фыркнул, вспомнив о своих недавних мечтаниях об этой красавице с дыркастым реквизитом.

Тут Рыжий представил его Мане, и он ощутил вялое рукопожатие, какие терпеть не мог: дают тебе руку, как тряпку, и не знаешь, как быть: то ли держать, то ли пожать, то ли бросить... Затем Маня поинтересовалась делами Рыжего, давая последнему очередную возможность пожаловаться на трудное время.

— Да ничего, жить можно,— затараторила она.— Тоже, конечно, приемчики менять приходится иногда, но жить вполне можно... Это я просто отдохнуть тут уселась у гостиницы, а работы здесь нету. Я в основном на почте больше бываю или в ресторанах... А вы что же, мальчики, кислые такие? На мели, что ли?

Маня вопросительно уставилась на Рыжего.

— Если у тебя туго,— сказала она Рыжему,— могу занять немного до лучших времен. Я тебя знаю, долго без дела сидеть не станешь.

— А без дела никто из нашего брата никогда еще не сидел,— решил и Серый подать голос.

Но его голос не был услышан. Ему стало неловко. Извинившись, он сказал, что пора открывать будку, и ушел.

Когда Рыжий на следующий день чистил у него ботинки, он охотно рассказал о Мане. Оказывается, Маня... (ну, об этом он уже догадался) создана природой для ублаготворения обездоленных любовью не столь из себя видных, сколь солидных мужчин. Выполняла она эту миссию со всем пылом любвеобильного сердца. Ей были известны скверики почти всех крупных городов страны, потому что по стилю своей работы была она с ними тесно связана: рассядется в каком-нибудь из них, вытянет длинные ноги и ждет. Тем, кто, польстившись на манькины прелести, садится рядом, она по ходу дела представляется Марикой, а некоторым даже Марией Федоровной.