Умерший рай
Шрифт:
Также за то, что я умел танцевать, играть на гитаре и петь хорошие песни.
Носить костюм и галстук-бабочку.
Вести себя, как подобает европейскому человеку.
И вообще за мою излишнюю интеллигентность.
Будучи глупым максималистом, в те годы я ее не скрывал, и даже матом ругался довольно редко. Поэтому до определенного возраста всегда неуютно ощущал себя в коллективах. Даже со школьной поры практически не осталось друзей. Лишь поумнев с возрастом, я научился скрывать истинную сущность и в результате стал бесконфликтным человеком.
Но в восемьдесят третьем, бригадир мучил меня, как ротный
Я отомстил ему.
Правда, не так, как бы он ожидал.
Вероятно, он уже все забыл: и наш отряд, и меня, и свое отношение ко мне.
Я же помню все и ничего не простил; мягкий с виду, я злопамятен, как слон и буду мстить обидевшему меня человеку и через двадцать, и через сорок лет, лишь бы представился случай. Неважно какой – вплоть до совершенно сказочно-мифического, вроде войны, атаки и возможности без последствий для себя выстрелить ему в затылок…
Увы, в затылок выстрелить пока не удалось. Я вывел его в рассказе «Погребение» под настоящей фамилией и с подлинной внешностью – в образе милиционера-садиста. Поскольку такой тип у меня всего один, любой из вас может просмотреть мои тексты и узнать фамилию того недоноска. Я сейчас не хочу ее вспоминать.
Девиц, было по две в бригаде, то есть четыре головы и восемь… ног.
Три из них оказались самыми обычными. Причем во всех смыслах, и внутренне и внешне. В мою попала отвратная стерва-филолог (в том, что все женщины-филологи суть стервы, я убедился только в Литинституте).
И все-таки мне несказанно повезло с этим не самым приятным с человеческой точки зрения отрядом, поскольку четвертой по списку и второй в моей бригаде оказалась Ольга.
Та самая Ольга, которая считалась кандидатом в бойцы и была моей постоянной напарницей по работе в столовой № 9.
Прошла именно она. Вторая кандидатка поступила по-свински – или по-дурацки, считая нас за полнейших идиотов. Уехав после сессии к себе домой, она на отработку не явилась. Вместо нее пришла телеграмма от родителей, уведомлявшая о том, что их дочь внезапно заболела.
(Как сбежавший корнет Новосильцев, адъютант гетмана Скоропадского из Булгаковских «Дней Турбиных»)
На окончательный отбор за неделю до отъезда она явилась хорошо отдохнувшая, довольная жизнью и безмятежная.
Общее собрание, где высказывались все – и особенно я, потому что та девица была мне безразлична, а Ольга нравилась – решило не в ее пользу.
Так Ольга оказалась моим товарищем по отряду.
И надо сказать, эта девушка действительно на целый месяц стала моим единственным товарищем.
Пожалуй, настала пора рассказать и о ней.
Хотя вы не найдете в этом рассказе ничего волнующего – кроме очередной констатации моего тогдашнего остолопства по женской части.
Ольга
Я только что признался, что Ольга мне нравилась.
Хотя в ее внешности не находилось ни одной черты, соответствовавшей моим вкусам.
Мне всегда нравились в женщинах формы, которые даже при малом росте и худощавом сложении и под неопределенной одеждой не позволят спутать ее с мужчиной.
Ольга внешне имела почти мальчишеский тип.
Высокая – почти с меня, а во мне тогда набиралось целых сто восемьдесят два сантиметра! – она была вся узкая и длинная. Не худая и в общем соразмерная, но напоминающая какое-то хищное морское существо.
Последние слова пришли на ум не случайно. И не только потому, что ее отец был капитаном дальнего плаванья. И судя по всему, хорошим мужиком. Он имел чрезвычайно дорогую по тем временам машину, «двадцать четвертую волгу», причем черную – каковые полагались исключительно работникам партийного и государственного аппарата. Я не представляю, сколько сил потребовалось приложить простому смертному, чтобы раздобыть даже на флотские боны автомобиль привилегированного цвета. Правда, разбитую в хлам, что вполне соответствовало образу бравого капитана. И на этой «волге», цвету которой по инерции козыряли постовые, он целыми днями решал дела отряда. Таскался по магазинам и базам, покупал с командиром и возил на хранение все те бесконечные банки тушенки, мешки с крупами и ящики водки, о которых я уже писал.
(Отмечу вскользь, что у комиссара Иванова имелась собственная машина, причем не «жигули», а нестарая «вольво» зеленого цвета. Однако на просьбу помочь с перевозкой продуктов он отказался, сославшись на дороговизну бензина. Который в те годы не стоил вообще ничего.)
Но пишу я сейчас не о ничтожном ублюдке комиссаре, а об Ольге, память которой греет меня до сих пор.
В самом облике Ольгином виделось нечто, наводящее на мысль о таинственных морских глубинах. Даже шагала она всегда стремительно и порывисто и чуть-чуть – всего чуть-чуть! – наклонясь вперед, точно преодолевая сопротивление невидной никому водяной стихии.
Итак, Ольга была высока, стройна и узка.
Узким казалось ее тело с длинными тонкими ногами, узкими смотрелись ее бедра.
Узкими конусами оказались и ее груди, которые я имел счастье как следует разглядеть уже в Германии…
Все представлялось диаметрально противоположным моим влечениям.
Но лицо ее, тоже вытянутое и узкое, всегда завешенное узкой челкой светлых волос, имело неописуемую притягательную силу. Когда я смотрел в ее глаза – серые, очень выразительные и большие, хотя тоже создающие ощущение чего-то узкого… – то казалось, что уже нахожусь в ней по-настоящему.
И это шло вразрез со сложившимся образом девушки-мальчишки.
Возможно, она и сама не знала об особенностях своего взгляда.
А может, я просто нравился ей – ведь мог же я, черт побери, нравиться в ту пору девушке! – и она подавала сигнал, на который я ни разу и не ответил.
Сначала она привлекла меня именно как товарищ. Я оценил это по неделям, когда мы работали в университетской столовой № 9. И при потребности в напарнике старался выбрать именно Ольгу.
Позже, в Германии, на утреннее дежурство по кухне я всегда выходил с Ольгой. И на воскресные прогулки по городу (о которых еще расскажу) отправлялся с нею. И вообще почти везде, где было можно и даже не слишком нужно, мы оказывались вместе.