Умерший рай
Шрифт:
В столовой имелся кафетерий – настоящий кафетерий, с великолепным кофе и мороженым, о которых найдутся несколько слов отдельно.
В этой системе циркулировала своя особая посуда. Фарфоровые кофейные стаканчики и «креманки». То есть мельхиоровые чашечки для мороженого.
Возить такую мелочь на тележке было невыгодно, и ее доставляли вручную.
Мои друзья несли поднос с хрупкими стаканами, судорожно прижав его к животу.
А я вспомнил, как носят груз настоящие официанты: на расставленных пальцах поднятой
И я стал по-пижонски носить подносы на пальцах. Сначала небьющиеся железные креманки. Потом фарфоровые стаканы. Потом и то и другое. Не удовлетворяясь достигнутым, а стремясь к высшей степени совершенства, я брал сразу два подноса, положенных один на другой. Затем три.
И даже четыре.
Честное слово, когда я в своей неподражаемой куртке плыл среди гомона обедающих, неся высоко по воздуху четыре подноса фарфоровых кофейных стаканов… В эти минуты я ощущал на себе столько заинтересованных, завистливых, восхищенных и прочих взглядов, сколько, пожалуй, не испытывал за всю жизнь.
То были мои звездные минуты.
Как ни странно, занимаясь этими рискованными упражнениями, я ни разу не уронил ни одного стакана.
Очень скоро снабжение кафетерия было отдано полностью мне.
И причина заключалась не в моей грациозной ловкости, а в быстроте: я один заменял четырех неумелых подавальщиков, медленно таскавших по одному подносу.
Лола из кафетерия
Обслуживание кафетерия было приятным делом.
Он находился в стороне от общей раздачи, там всегда толпился народ. Поэтому буфетчица непрерывно испытывала потребность в чистой посуде.
И в благодарность за вовремя доставленный боезапас подносчик всегда удостаивался чашечки кофе.
А надо сказать, что в те годы даже захудалые ленинградские столовые имели автоматы «эспрессо», а кофейное зерно отличалось высоким качеством.
За годы жизни в Ленинграде я превратился в кофейного наркомана и по возвращении в Уфу испытывал не то чтобы ломку, но тягостное уныние от невозможности удовлетворить одно из привычных желаний.
В кафетерии посменно работали две буфетчицы.
Одну я не помню, зато вторую забыть невозможно.
Не знаю, каким было настоящее имя, но все звали ее на восточный манер Лейлой – или, кажется, Лолой.
Да, точно, Лолой – как узнал я позже, сокращенным вариантом от испанского «Долорес».
Лолой из кафетерия – способной дать по всем своим выпуклостям и вогнутостям сто очков вперед «Лоле из Валенсии» Эдуарда Мане.
Форменный передник едва не лопался на ее груди, обещая нечто потрясающее счастливцу, который сумеет туда пробраться. А в глаза этой Лолы было опасно заглядывать дольше, чем на секунду. Я не могу объяснить, я даже не помню ее лица – но это было именно так.
Глаза Лолы грозили засосать в себя.
Он первой налила мне кофе за принесенный поднос. Я еще не знал порядков и полез за кошельком.
– Да ладно, потом отдашь!
– засмеялась буфетчица.
Потом я уже не стеснялся и всякий раз просил налить «в долг» кофе и даже положить к нему мороженого.
Носил посуду в кафетерий я очень часто. Пожалуй, чаще необходимого, и у Лолы всегда громоздилась целая гора чистых креманок и стаканов. И даже не из-за кофе с мороженым. Меня подспудно влекла к себе эта женщина. Наверное, порочная по своей сути, источавшая флюиды, с которыми не имелось сил бороться. Мне было приятно даже просто видеть на нее издали.
Однажды, взглянув так, что мне сделалось одновременно холодно и жарко, Лола поинтересовалась:
– Все в долг берешь и берешь – а когда отдавать будешь?..
Теперь, умом прожившего жизнь я прекрасно понимаю, что именно она имела в виду под словом «отдавать».
Но тогда мой психологический барьер – подсознание закрепощенного мальчишки, всего несколько дней назад сделавшегося мужчиной – не пропустил внутрь зашифрованного импульса.
И покраснев, я забормотал о деньгах… Повел себя как распоследний дурак. И даже перестал носить посуду в буфет, когда там стояла Лола.
Хотя само пребывание в одном зале с ней электризовало что-то томительное внутри меня.
Возможно, в глубине души я понял все и тогда – но помешала исподволь вселенная кастовость. И сознание собственной исключительности: я, я, Я – выпускник с красным дипломом, аспирант серьезной кафедры, без пяти минут кандидат наук и будущий доцент, и прочая и прочая и прочая…
Такой «я» в принципе не мог принять намеки какой-то буфетчицы…
И лишь прожив двадцать лет я понял, как неправ был в своей необоснованной гордыне.
Женщине и мужчине из разных социальных слоев трудно поддерживать полноценное общение. С этим не спорю и сейчас.
Но ведь невысказанной целью тех отношений стояло лишь желание соединить определенные органы. Что можно сделать вообще без единого слова, даже разговаривая на разных языках!
Тела двух людей способны подарить друг другу в миллион раз больше, нежели их контактирующие сознания.
Но тогда я был безнадежно далек от понимания этой истины.