Умные парни (сборник)
Шрифт:
С язвой маршала Конева связана еще одна любопытная история. Когда он был верховным комиссаром Вены, к нему привели известного немецкого врача. Тот, прочитав историю болезни, заметил свысока, что русского генерала довели до критического состояния плохие доктора. Конев попросил немца не учить жизни и не читать нотации, а, если может, назначить курс лечения. Врач оказался толковым – маршал быстро пошел на поправку. Впоследствии Конев решил разузнать о судьбе спасителя. Выяснилось, что вскоре этот врач был осужден Нюрнбергским трибуналом как военный преступник за эксперименты на людях.
Так уж получилось, что мерилом гениальности военачальника в нашей стране стала его решимость спорить со Сталиным. Вероятно, это больше говорит о нас самих, чем о военачальнике и о Сталине. Так или иначе, в 1942 году Жуков и Конев несколько часов в Кремле не давали Сталину согласия на переброску своих войск из-под Москвы в Сталинград. Сталин был в крайнем раздражении, генералов долго мариновали в приемной: «Передумали? Есть у вас что-то новое, чтобы доложить товарищу Сталину?» И они каждый раз отвечали: «Нет, не передумали и никаких других соображений не имеем».
Вряд ли Конев относился к Сталину с подобострастием и уж конечно не верил в его военный гений. Во время наступления немцев на Москву в 1941 году Сталин в истерике позвонил на Западный фронт и говорил о себе в третьем лице: «Товарищ Сталин не предатель, товарищ Сталин не изменник, товарищ Сталин честный человек, вся его ошибка в том, что он слишком доверился кавалеристам, товарищ Сталин сделает все, что в его силах, чтобы исправить положение». Уже потом, когда положение на фронтах было выправлено, Сталин стал другим – спокойным, уравновешенным, источавшим уверенность.
Конев судил о Сталине беспристрастно, видел его положительные и отрицательные стороны. Конев говорил, что знания вождя были поверхностными и в отношении оперативной обстановки неглубокими. Но в общей стратегической обстановке Сталин разбирался обстоятельно, быстро улавливал перемены. Совещания в Ставке проходили спокойно, каждому разрешалось курить в присутствии Верховного главнокомандующего, и никто, как любят показывать в фильмах, не стоял перед ним навытяжку, хотя доклады делали стоя. Своих маршалов во время войны Сталин берег, но опасался: «Пока пусть, придет время, в два счета укоротим». После войны все маршалы были разбросаны по огромной советской империи подальше от Москвы и друг от друга.
Генералы, которым не было равных на полях сражений, вчистую проигрывали генералам аппаратных интриг. Во время войны Сталин, как писал Константин Симонов, не давал в обиду командующих фронтами, поднимал их авторитет, брал под личную защиту перед партийными бонзами, зная им цену. Хрущев, оказавшись очередным «партийным оком» на фронте, которым командовал Конев, услышал пренебрежительное: «Не мешайте, Никита Сергеевич, сами разберемся!» Такие эскапады политиками не забываются. После устранения Жукова Хрущев принялся за Конева, который возражал против стремительного сокращения армии и акцента исключительно на ракетно-стратегических войсках в ущерб всем другим видам вооруженных сил.
Конев писал: «А если восторжествует голос разума народов и ядерное оружие будет запрещено? Тогда решающую роль будут играть армии, оснащенные современной техникой». Не надо быть военным стратегом, чтобы понять: история подтвердила правоту маршала Конева, и современная российская
Поймал себя на странном чувстве: слишком часто действия политических лидеров в нашей стране вызывают эстетическое, моральное неприятие, но действия военных, пусть нередко жесткие и даже жестокие, кажутся по-человечески понятными и приемлемыми. Может быть, это общее свойство истории, но у нас эта закономерность просто режет глаз. Если политика это шахматная игра, то генералы в России волею судеб почти всегда приносятся в жертву. Бытует мнение, что их и нельзя допускать в политику – дров наломают. Но в Америке одним из самых достойных президентов стал генерал Эйзенхауэр, во Франции – генерал де Голль, да и Черчилль на Первой мировой в окопах сидел. А у нас несколько десятилетий после войны у власти стояли деятели, которые во время войны профессионально мешали воевать. Не исключено, в этом одно из многих и кардинальных отличий двух политических систем.
Но, когда надо, политики легко возвращали генералов из опалы. Генералы, так было еще с Суворовым, которого цари дергали, как Петрушку, всегда готовы послужить Отечеству. В 1961 году, когда в ГДР начались волнения и стала возводиться Берлинская стена, Хрущев сказал: «Надо сделать ход конем». Он предоставил маршалу Коневу свой личный самолет, чтобы поскорее доставить его в Берлин. Советские и американские танки сутки стояли друг против друга на Фридрихштрассе. Главнокомандующим сухопутными войсками США в Европе был хорошо знакомый Коневу генерал Омар Брэдли. Когда Конев прибыл в Берлин, танки развернулись и отошли на позиции.
В 1967 году маршалу Коневу исполнилось 70 лет. Тогда состоялась их последняя встреча с маршалом Жуковым. Эту встречу описал Константин Симонов: «Судьба сложилась так, что на долгие годы их отдалили друг от друга обстоятельства, носившие драматический характер для обоих. А если заглянуть еще дальше, в войну, то и там жизнь, случалось, сталкивала их в драматической обстановке. Однако при всем том в народной памяти о войне их два имени чаще, чем чьи-нибудь другие, стояли рядом. И когда на вечере оба эти человека обнялись впервые за многие годы, то на наших глазах второстепенное стало второстепенным с такой очевидностью, что нельзя было не порадоваться».
И еще Жуков вспомнил, как в молодости они вместе служили в Белорусском военном округе под началом командарма 1-го ранга Иеронима Уборевича, репрессированного в 1937 году. Уборевич очень ценил Конева и называл его почему-то «Суворов».
Когда СССР распадался, выяснилось вдруг, что на закате своей истории государство осталось без героев. Очень популярным стал тогда афоризм о том, что несчастлива та страна, которая нуждается в героях. Мне думается сейчас, что оно, может быть, и так, но совершенно точно, что та страна, которая не имеет героев, серьезно больна, а если и счастлива, то это счастье, как у идиота.