Унгерн: Демон монгольских степей
Шрифт:
— Знаю, господин. Мне отрубят там голову и выставят её напоказ всем. Может быть, даже в железной клетке. Если так прикажет сыпингайский мандарин.
— Зачем в железной клетке?
— Чтоб мою голову не украли, господин.
— А кто её может украсть?
— Духи, господин. У нас в Маньчжурии очень много духов, которые благоволят к хунхузам.
— И ты веришь в духов? Боишься их?
— Верю, господин. И боюсь, как все мы, китайцы. И ты бойся. Или подружись с ними, господин...
Боевых столкновений на сыпингайских позициях всё не было и не было. А из России по Транссибу прибывали новые подкрепления. Теперь почти весь личный состав состоял не из давно забывших военное дело запасников, в основном старших возрастов, а из обученных кадровых нижних чинов. По этому поводу «старые маньчжурцы» поговаривали:
— Кажись, спохватились там, в Питере. Перестали слать тех, кто винтовку не помнит...
Известие о разгроме в Цусимском морском сражении 2-й Тихоокеанской эскадры адмирала Рожественского поразило всех. Такого поражения на морских водах в истории государства Российского ещё не бывало. Генерал Унгерн впоследствии как-то сказал:
— Поражение русской армии в Маньчжурии, а флота при Цусиме радовало только социалистов, врагов династии...
Здесь он говорил правду. Противники монархии всех мастей и оттенков воспринимали военные поражения России на Дальнем Востоке с плохо скрытым торжеством. Царизм обвинялся ими во всём, что «попирало» народную душу. Назревала в стране первая революция 1904—1905 годов с баррикадами на московской Пресне, погромами помещичьих усадеб, анархией почти по всей линии Транссибирской железнодорожной магистрали.
Однако Цусимским поражением Роман фон Унгерн мог даже гордиться, поскольку его родовая честь в той битве не проиграла, а, наоборот, выиграла. При Цусиме отличился старший лейтенант барон Павел Леонардович фон Унгерн-Штернберг. Он был одним из многих отпрысков эстляндского рыцарского рода, служивших в Российском Императорском флоте. Хотя до адмиральских эполетов они по служебной лестнице не поднимались, но нареканий по службе не имели. Равно как и проступков, порочащих фамильную честь и честь мундира...
Для русских войск в Маньчжурии окончание войны прозвучало как-то неожиданно, вопреки естественному ходу. До этого многие ожидали, что главнокомандующий, генерал от инфантерии Линевич вот-вот отдаст приказ о переходе маньчжурских армий в контрнаступление, благо сил и средств накопилось уже достаточно. Вместо боевого приказа в батальонах и батареях зачитали императорский манифест о заключении Портсмутского мирного договора. Манифест гласил:
«В неисповедимых путях Господних Отечеству Нашему ниспосланы были тяжкие испытания и бедствия кровопролитной войны, обильной многими подвигами самоотверженной храбрости и беззаветной преданности Наших славных войск в их упорной борьбе с отважным и сильным противником. Ныне эта столь тяжкая для всех борьба прекращена, и Восток Державы Нашей снова обращается к мирному преуспеянию в добром соседстве с отныне вновь дружественной Нам Империею Японскою.
Возвещая любезным подданным Нашим о восстановлении мира, Мы уверены, что они соединят молитвы свои с Нашими и с непоколебимою верою в помощь Всевышнего призовут благословение Божие на предстоящие Нам, совместно с избранными от населения людьми, обширные труды, направленные к утверждению и совершенствованию внутреннего благоустройства России...»
Все честолюбивые планы вольноопределяющегося Унгерна на войну в Маньчжурии рухнули. Он надеялся на новые боевые награды, которые могли бы украсить его послужной список. Хотя сослуживцы и говорили, что солдатский Георгий даст ему путёвку в любое столичное военное училище. Выбирай любое.
Барона поразило не само окончание войны, а то, как известие о её завершении дипломатами в американском городе Портсмуте восприняли войска. Лучше всего об этом говорили сами участники войны, офицеры сибирского стрелкового полка, которые приняли кадета-добровольца из Морского корпуса с баронским титулом в свою дружную семью:
— Мой отец рассказывал, какой восторг стоял в Дунайской армии, когда освобождение Болгарии от османов стало фактом. Все ликовали как один.
— А сейчас такое впечатление, что наши сибиряки таким концом войны не слишком-то обрадованы.
— Что правда, то правда. Не слышно ни «ура», ни полковой музыки.
— Ещё бы. Меня угнетает какое-то чувство неудовлетворённости. А я ведь писал начальству несколько рапортов отправить меня сюда, в Маньчжурию.
— Вы не один. Мы все ехали на эту войну, как на правое дело. Даже наши солдаты, отцы больших семейств.
— А меня после манифеста государя не покидает мысль о бесплодности наших трудов, принесённых жертв.
— Действительно, бойцам-маньчжурцам вместо славы достался едва ли не позор проигранной нами войны.
— Почему проигранной нами? Её проиграли Куропаткин с Алексеевым, а не мы. И дипломаты в Портсмуде.
— Мы же имели право рассчитывать на успех. И под Порт-Артуром, и здесь, в Маньчжурии. Даже под Мукденом.
— А Цусима? Ведь она позорна.
— Будь вместо Рожественского Степан Осипович Макаров, то война на море пошла бы совсем иначе.
— Нашего Макарова адмирал Хейхатиро Того убрал одним минным «букетом». А больше флотоводцев на российском флоте не оказалось. Адмирал — это призвание, а не звание.
— И всё же японцы нас забоялись основательно к концу войны. Это факт.
— Почему вы так считаете?
— Разве это победа в войне? Ни тебе контрибуции, ни уступки на переговорах условиям противной стороны.
— Как бы закончилась война, если бы не было заключено Портсмутского договора?
— Да и кончилась ли она? Япония теперь такой дракон» что от российских границ на Дальнем Востоке не отступится в обозримом будущем. Как вы думаете?
— Согласны. С Японией мы ещё повоюем.