Унгерн: Демон монгольских степей
Шрифт:
Во время одного из первых допросов пленного белогвардейского генерала Унгерна-Штернберга следователь описал его «монгольскую», если судить по одеянию, внешность. Среди прочего там было сказано и такое: «На лбу рубец, полученный на Востоке, на дуэли».
Нервные припадки, которые были присущи Унгерну в последние годы жизни, знающие его люди приписывали именно этому, сабельному удару по голове. Шрам дуэлянт носил всю оставшуюся жизнь и, вероятно, им гордился.
Вообще, во время пребывания в 1-м Аргунском полку хорунжий проявил свой буйный нрав во всей красе. Бывало, что он напивался до «белой горячки», показываясь в таком «непотребном» виде среди подчинённых ему по службе казаков.
Есть свидетельства, что именно в начале своей офицерской службы барон Унгерн пристрастился и к наркотикам. Это были гашиш и особенно опиум, которые поставлялись в Забайкалье многочисленными китайскими торговцами. Тогда «наркобизнес» государством ещё не преследовался. Российский Дальний Восток в то время, наряду с Туркестаном, был тем местом, где местное население спокойно «покуривало» опиум.
Начало военной карьеры для от природы необузданного, вспыльчивого и неуравновешенного, во хмелю буйного Унгерна многообещающим быть не могло. Сюда следовало добавить ещё и строевую жестокость его над людьми. При определении наказания в чём-то провинившимся казакам он всегда останавливался на самых крайних мерах. Такое в казачьей среде, прямо скажем, исстари не приветствовалось.
Рано или поздно «дикие» выходки Унгерна поставили его вне офицерского коллектива казачьего полка. Однажды, напившись китайской рисовой водки, он ввалился в полковую канцелярию и затеял с дежурным офицером, таким же хорунжим, как и он, пьяную ссору. Вытащив шашку из ножен, барон кричал:
— Мне, барону, перечить! Зарублю, мать твою...
Дежурному по полку ничего не оставалось делать, как вытащить свою шашку и начать защищаться от наскакивающего на него пьяного Унгерна. Вбежавшие казаки обезоружили буяна. Но на этом скандальное дело не закончилось, поскольку оно стало последней каплей, переполнившей чашу терпения полковой офицерской семьи, не любившей случайных людей. Поднять казаку руку на такого же казака виделось чертой порочащей, недопустимой в воинском сословии государства Российского.
Суд офицерской чести 1-го Аргунского казачьего полка предложил хорунжему Унгерну-Штернбергу покинуть полк. Его изгоняли из воинского коллектива, в котором он прослужил всего полгода. Приговор, к слову сказать — редкий, был суров:
— Господин хорунжий барон Унгерн фон Штернберг. Своим поведением вы опорочили честь казачьего офицера. Просим вас написать рапорт по команде об отчислении из рядов Аргунского полка.
— Я понял. Решению полкового офицерского собрания подчиняюсь. Рапорт мною будет написан сегодня же...
Такое в старой русской армии было событием чрезвычайным и позорным. Нарушитель, вне всякого сомнения, «забил во все колокола». Ещё бы, только начинавшаяся карьера рушилась самым позорным образом, по приговору суда офицерской чести. Во внимание не принималось даже то, что виновник носил Георгиевский крест за Маньчжурию, за личную доблесть на войне.
Дело хорунжего Унгерна тянулось в Забайкалье долго. За него заступился войсковой атаман фон Ренненкампф, но офицерский коллектив казачьего полка стоял на своём. Затем на защиту встал один из отцовских родственников, служивший в столице, в Генеральном штабе. И дружными усилиями эстляндского барона отстояли: ему не пришлось писать рапорт с просьбой об отставке.
С Востока хорунжий фон Унгерн-Штернберг не уезжал. В 1910 году его перевели в Амурский казачий полк, который в мирное время являлся в составе Амурского войска единственным, безномерным. Кадровый полк был расквартирован в казармах города Благовещенска.
Прощального застолья отчисленный из Забайкальского казачьего войска офицер для сослуживцев не устраивал. Однако проводили его из полка, стараясь не ущемлять самолюбие. Полковой командир, вызвав его в канцелярию, где находились по делам службы несколько казачьих офицеров, сказал:
— Господин хорунжий. Вот ваши документы о переводе в Амурское казачье войско. Подписи, печати — всё на месте.
— Благодарю вас, господин полковник.
— Через неделю из Читы будет отправлена оказия в Благовещенск. От слияния Шилки с Аргунью пойдёт пароход. Он вас и доставит к месту нового назначения. Вот подорожное предписание за подписью войскового атамана.
— Мне не нужен пароход, чтобы добраться до Благовещенска.
— А как же вы отправитесь к новому месту службы как не по Амуру?
— Верхом, на лошади.
— Это не серьёзно, хорунжий. По реке в верховьях казачьи посёлки стоят на десятки вёрст друг от друга. Тайга от речного берега не отступила. Дорог нет. Шайки хунхузов бродят то там, то здесь. Такое решение — шаг неразумный.
— А я, господин полковник, опасностей не боюсь.
— О том, чтобы их бояться казачьему офицеру не может быть и речи. Но пройти сотни вёрст по нехоженой тайге, по бездорожью, повторяю вам, есть шаг неразумный.
— В таком случае я, барон фон Унгерн-Штернберг, готов заключить с любым из присутствующих здесь господ офицеров или со всеми вместе пари.
— Каковы его условия?
— Я один, на одной лошади, имея при себе только шашку и винтовку с патронами, без дорог и проводников, проеду по тайге от Даурии до Благовещенска. Пользоваться амурскими судами не буду.
— Чем же вы будите кормиться в дороге?
— Исключительно плодами охоты. Вы знаете, что стреляю я довольно прилично.
— В вашей меткости в стрельбе мы уже не раз убеждались, барон. Здесь вопросов нет.
— Но это ещё не всё. Во время одиночного конного перехода я обязуюсь сам, без чьей-то помощи, переправиться в Амурской области через реку Зею.
— Хочу вас предупредить сразу. Зею я видел однажды, и она мало напоминает нашу тиховодную Аргунь. Особенно после дождей.
— Ничего, меня это не пугает. Я переправлюсь через Зею при любой её воде вплавь на коне. В Благовещенск прибуду к такому-то дню. Пари принимается?
— Принимается, барон. Желаем от всех здесь присутствующих удачи.
— Благодарю...
Унгерн, конечно, не мог себе представить всех трудностей одиночного конного пробега через амурские леса. Более того, сибирской тайги он просто не знал. И всё же казачий хорунжий, счастливо избежав встреч с беглыми каторжниками и хунхузами, бродячими медведями и дальневосточными тиграми, не утонув при переправе через своенравную и полноводную Зею, прибыл в Благовещенск. По пути его конь не пал, а охота действительно прокормила одинокого путника. С собой в дорогу из провианта он почти ничего не взял, если не считать мешочка соли, привозимой в эти места аж из-за Байкальского моря.