Унгерн: Демон монгольских степей
Шрифт:
— Что-то наш барон помалкивает. Слушает, а сам как будто думает о чём-то своём. Какие ваши планы на завтра, Роман Фёдорович? Если это не секрет.
— Не секрет. Решил оставить Морской корпус раз и навсегда.
— Но вам же учиться осталось всего год.
— Ну и что? Я стану армейским офицером.
— Тогда какое училище в столице выбираете? Николаевское кавалерийское?
— Нет, не угадали. Павловское пехотное.
— А как с привязанностью к казакам-забайкальцам?
— Время покажет, где мне служить Отечеству...
Унгерн фон Штернберг вернулся с Русско-японской войны, которую он «захватил» только в самом её окончании, с двумя боевыми наградами на солдатской шинели. Первой был солдатский «Егорий» на приметной георгиевской ленте. Второй стала медаль «В память Русско-японской войны». Правда, её получил уже в Санкт-Петербурге, поскольку она была учреждена императорским указом только в январе 1906 года. С большим опозданием для тех, кто воевал в Маньчжурии.
Наградная памятная медаль изготавливалась из трёх видов металла. На лицевой стороне её помещалась дата «1904-1905» и традиционное для российских медалей изображение всевидящего ока Божиего. На обороте шла надпись: «Да вознесёт нас Господь в своё время».
Серебряной медалью награждались героические защитники Порт-Артурской крепости. Светло-бронзовой — участники военных действий в Маньчжурии. Темно-бронзовой — лица, в боях непосредственного участия не принимавшие, но состоявшие на службе в районах боевых действий, а также на Дальнем Востоке и на железных дорогах, по которым шли военные перевозки. Раненым и контуженным памятная медаль выдавалась на ленте с бантом.
Медаль с байтом, чеканенную из светлой бронзы, барон Роман Унгерн-Штернберг получил перед строем юнкеров Павловского военного училища. Таких, как он, было несколько человек. Играл училищный оркестр, было много зрителей из гражданской публики, которая рукоплескала каждому награждённому юнкеру. Подтянутый юный барон, с боевыми наградами за Японскую войну, смотрелся привлекательно.
Вскоре высочайшим указом была учреждена ещё одна памятная награда для участников войны — «Медаль красного креста в память Русско-японской войны 1904-1905 гг.». Ею награждались члены управления и служащие Российского общества Красного Креста, а также врачи, медицинский персонал и сотрудники питательных и ночлежных пунктов, ставшие гражданскими участниками войны на Дальнем Востоке.
Ещё позже, в 1914 году, императором Николаем II был учреждён почётный нагрудный знак «За защиту Порт-Артура» — серебряный крест с изображением броненосца в центре. Он выдавался ветеранам обороны русской морской крепости на Квантуне в память дня начала порт-артурской эпопеи...
Возвращаясь из Маньчжурии, вольноопределяющийся Унгерн стал свидетелем революционной стихии, гулявшей но Транссибу почти что до самого Уральского хребта. Солдаты-фронтовики с воинских эшелонов буйствовали на митингах, которые, как казалось со стороны, не утихали с утра до вечера на станционных площадях. Верховодили на этих митингах социалисты из разных партий, чаще всего студенты в своих форменных тужурках и какие-то интеллигенты в драповых пальто с каракулевыми воротниками.
Унгерна тогда поразил не столько разгул анархии, сколько безвластие местных градоначальников, генерал-губернаторов, командующего Сибирским военным округом. Поразили в сравнении с тем, что он видел на первой российской пограничной станции Даурия и в немного знакомом ему городе Верхнеудинске. Там власть держали забайкальские казаки. Патрули на вокзалах, молчаливо взирающие на солдатскую толпу конные казачьи сотни как-то сразу «усмиряли» даже самых крикливых агитаторов, явно на войне не бывавших, но провозглашавших от себя и своих социалистических партий:
— Братцы-солдаты! Долой самодержавие!
— Мы, солдаты из окопов Маньчжурии, против царя!
— Долой Николашку!
— Власть народу!
— Социализм, а не царизм!..
С тех солдатских митингов на пристанционных площадях эстляндский барон и вынес свою открытую ненависть к социализму, без всякой скидки к партиям, которые его проповедовали. Эту ненависть Унгерн испытывал до последних дней своей бурной жизни.
Пока поезд с демобилизованными «маньчжурцами» тащился до Екатеринбурга, у барона Унгерна укрепилось в сознании, что социалисты враги не только самодержавия Российской империи, но и его рода. Ведь они грозили отобрать у класса имущих не только их имения, но и фамильные титулы, даже саму дворянскую честь. Поэтому он уже тогда был готов взяться за оружие в борьбе с «социалистической опасностью». Она виделась из окон вагона красными флагами, на которых были броско начертаны белой и чёрной краской призывы к антигосударственному бунту. Прибалтийский барон тогда уже с известной долей тревоги говорил себе:
— Почему доморощенные революционеры не караются властью?..
— Какое безволие! Даже за открытые призывы к антиправительственному мятежу полиция никого не арестовывает...
— Так же можно в Зимнем дворце власть потерять, а государство отдать в руки революционной анархии...
Прежде чем начать устраивать свою судьбу в столичном военном училище, Роман Унгерн прибыл в Ревель. В доме отчима он провёл положенный ему отпуск, благо до начала занятий было почти полгода. Науками во время отпуска себя не утруждал.
В Павловское военное училище Унгерн прибыл во всей красе повоевавшего в Маньчжурии добровольца: изрядно потёртая солдатская шинель грубого серого сукна, серебряный Георгиевский крест на груди и чёрная папаха уссурийского казака, выменянная им на серебряный портсигар. Таким он и предстал не только перед юнкерами-«павлонами», но и перед начальником училища в генеральских погонах:
— Имею честь представиться. Вольноопределяющийся барон Унгерн фон Штернберг...
Бывший кадет-дворянин Морского корпуса был зачислен в Павловское военное училище, из пехотных едва ли не самое привилегированное. Если, разумеется, не считать столичное Владимирское военное училище. Юнкера-«павлоны» гордились своей военной школой, которая стала училищем с 1863 года. Срок обучения в нём был двухгодичный, поскольку туда поступали в своём большинстве выпускники кадетских корпусов. Наук в пехотном училище изучалось намного меньше, чем в Морском корпусе, готовившем корабельных офицеров. Ротному подпоручику пехоты требовались иные умения, чем, скажем, вахтенному мичману на любом военном корабле.
В Павловское училище Унгерн попал опять-таки не без участия родственников, к которым обратилась мать-баронесса. Препятствием едва ли не стало то, что её сын не смог осилить полный курс ревельской гимназии, плохая успеваемость в Морском корпусе и свидетельство его «дурного» поведения там. Однако материнские связи и серебряный блеск креста на Георгиевской ленте пересилили все «но» и «против».
Павловское военное училище барон Унгерн-Штернберг закончил с превеликим трудом. Как тогда говорили, по последнему разряду. Требовательные преподаватели ставили проходные баллы чаще всего из уважения к его маньчжурским заслугам и баронскому титулу.