Унгерн: Демон монгольских степей
Шрифт:
К сложившейся ситуации один из лидеров интернационалистов социалистического толка подходил так:
— Предлагаю читинскому совету более твердо проводить политику реквизиций по отношению к забайкальскому не трудовому казачеству.
— Но мы и так увеличили налоговое обложение станиц и посёлков местных казаков.
— Хочу доложить вам следующее. Городской пролетариат края голодает. Бойцы Красной Армии сражаются с белыми гадами на урезанном продовольственном пайке. А это чревато возмущениями
— Какие могут быть возмущения в красных полках? Там все добровольцы, все давали присягу на верность нашей власти.
— Всё правильно. Но призванные в ряды Красной Армии Забайкалья местные крестьяне из партизанских отрядов начинают расходиться по домам. Главная причина, на мой взгляд, ведение войны на голодном Шайке.
— Тогда что вы предлагаете, товарищ Лазо, для улучшения продовольствования красноармейцев?
— Надо провести новые реквизиции у казачьих богатеев. Отобрать у них часть стад под угрозой расстрела. Экспроприации скота проводить именем социалистической революционности.
— Но такие чрезвычайные меры только пополнят банды атамана Семёнова.
— Ну и пусть. Белых гадов у себя в тылу мы должны знать в лицо. Пролетарская часть казачества будет на нашей стороне...
Новые реквизиции, которые на сей раз коснулись обильных стад степных казачьих станиц и посёлков, И без того накалили ситуацию в Забайкалье. Не воспользоваться ею, как говорил атаман Семёнов, было бы прямым преступлением перед Белым Делом. Он срочно вызвал к себе на станцию Маньчжурия, в отрядный штаб барона Унгерна:
— Барон. Красные отобрали у степных казаков большую часть их овечьих отар. Но семьи малоимущих в сельских большевиков специально не тронули. В моём Отдельном Маньчжурском отряде от таких вестей возникло возмущение.
— Кто возмутился, Григорий Михайлович?
— Казаки из русских и бурят.
— Почему именно они?
— Все они выходцы из приграничных степей. От большевистских реквизиций пострадали именно их семьи. Вот почему на станции в казачьих бараках стоит гул.
— Тогда надо двинуться на Забайкалье и отбить Овечьи отары у красных.
— Пока рано мне идти прямым походом на Читу и Верхнеудинск. Хотя, сам знаешь, бои веду по всему краю. Есть другой способ навредить большевикам. И здесь мне нужен именно ты со своими харачинами, а не кто-нибудь другой.
— Я готов к войне. Харачинская бригада давно томится по настоящему делу.
— Вот это прекрасно. Надо совершить набег на приаргунские станицы. Именно они поддерживают сегодня красных.
— Понятно. А суть задачи?
— Людей пока не рубить. Они же нашего корня, казачьего. Ещё опомнятся от большевистской власти, пока не поздно. Надо, чтобы твои харачины угнали на эту сторону стада приаргунских станиц. Овечьи отары.
— А что с ними делать будем здесь?
— Вот в этом-то и вся моя задумка против читинского Совета. Скот казаков-большевиков раздадим семьям тех казаков, которые пострадали от реквизиций красных. Так то, барон.
— Ты настоящий стратег, Григорий Михайлович.
— Если и стратег, то в первую очередь степной. Не случайно я потомок самого Чингисхана. А ты, Роман Фёдорович, в это, по глазам вижу, не веришь...
С задачей харачины барона Унгерна справились успешно. Угон чужих стад для них был делом знакомым. Ночью полтысячи всадников переправились через Аргунь, и утром окрестные казачьи станицы лишились стад в восемнадцать тысяч голов. Правда, не обошлось без кровавых стычек с вооружёнными берданками пастухами.
Однако уже в день степного набега выяснилось, что овец харачины угнали не у тех, у кого следовало. По ошибке степные разбойники лишили стад семьи тех казаков, которые сражались на стороне атамана Семёнова, а не те семьи, чья мужская половина служила у красных.
Но это было ещё полбеды. Часть стад Унгерн вернул через верных людей владельцам. Но оказалось, что породистые забайкальские овцы были уже испорчены. Харачины в спешке перемешали стада и гнали овец вместе с баранами. А те оплодотворили их на несколько месяцев раньше, чем это было положено испокон веков по скотоводческому календарю, который степными хозяевами исполнялся строжайше.
Другую часть угнанных овечьих отар харачины успели продать кому попало. Немало баранов воины князя Фуршенги «пустили» сами себе на пропитание.
Атаману Семёнову было от чего хвататься за голову. Пострадавшие от реквизиций казаки, стоявшие за белых, из его рук мало что получили. Дело приняло скандальный оборот, тем более что читинские газеты вовсю писали, что белогвардейцы-семёновцы руками монголов ограбили свои же семьи.
Больше всего от семей ограбленных аргунцев досталось члену войскового правления Гордееву, находившемуся в семёновском стане. Он обратился за разъяснениями к начальнику снабжения Отдельного Маньчжурского отряда:
— Объясните мне, как члену правления Забайкальского войска, почему служащие нам монголы-харачины угнали отары наших же казаков.
— Этого вопроса перед Григорием Михайловичем не поднимайте.
— Почему не поднимать?
— Потому что набег на станицы по Аргуни сделал с харачинами барон Унгерн.
— Ну и что из этого? Разве он не подчиняется атаману Семёнову?
— Подчиняется. Но если я, как начальник снабжения Отдельного Маньчжурского отряда, об этом заявлю, мой чуб затрещит под атаманской рукой.