Унгерн: Демон монгольских степей
Шрифт:
— Гарнизонных жён отправляет в монастыри. За распутство их нещадно порют на глазах мужей...
— Ни одного железнодорожного эшелона не пропускает через Даурию без мер конфискации. Протесты по телеграфу даже не читает...
— Замашки у барона прямо диктаторские. Но должен же он кому-то подчиняться на войне. Или самому себе, и только?..
Барон явно не доверял, по крайней мере первое время, «туземным» командирам. Именно поэтому он ввёл в «азиатских» частях дивизии двойное командование: русские офицеры дублировали власть офицеров из числа монголов и бурят. В штабе и в артиллерии служили преимущественно русские, имевшие специальную военно-профессиональную подготовку в объёме военного училища или школы прапорщиков, прошедшие курс обучения в запасных батареях.
Атаман Семёнов, занятый читинскими делами, «упустил из своего поля зрения» коменданта станции Даурия, одновременно являвшегося командиром Азиатской дивизии. Унгерн власть атамана лично признавал, но никому из членов его Забайкальского временного правительства или штаба не подчинялся. И не думал подчиняться. Когда однажды из Читы в Даурию прибыла комиссия для проверки фактов незаконных реквизиций и потребовала каких-то бухгалтерских отчётов, барон учтиво предостерёг семёновских проверяющих:
— Господа чиновники. Вы явно рискуете наткнуться на штыки Дикой дивизии!
— У нас есть предписание начальника штаба атамана Семёнова о проведении проверки известных нам фактов. Мы уполномочены...
— Мне ваши полномочия до одного места. В Даурии распоряжаюсь всем только я. По распоряжению самого атамана Семёнова...
Более резким тоном он « отослал» обратно в Читу комиссию, которой правительство поручило расследовать на железнодорожной станции Даурия факты взимания дани с проходивших мимо поездов, как пассажирских, так и грузовых. Жалоба харбинского правления Китайской Восточной железной дороги (КВЖД) осталась без ответа.
Азиатская дивизия росла численно, и её надо было кормить, одевать и обувать. А тысячи лошадей в зимнее время обеспечивать фуражом: зерном и сеном, поскольку кони за тёплое время «объедали» пастбища даже вдали от станции. Унгерн решил проблему жизнеобеспечения воинов Азиатской дивизии и их лошадей следующим образом. Он вызвал к себе главного интенданта генерала Казачихина и строго напомнил ему:
— Господин генерал. Вам известна сумма, которая поступает из Читы на содержание конников моей дивизии?
— Известна, Роман Фёдорович. Она ничтожна. На казачью сотню хватит, но только на провиант и сено.
— Тогда какой выход видит дивизионный интендант?
— Только один. Другого просто нет и не предвидится. На Читу надежд вообще нет.
— Железная дорога из Харбина?
— Точно так. Азиатская дивизия может прокормиться только железной дорогой. У даурских крестьян последний провиант уже давно изъят. А проводить реквизиции у семей наших казаков, сами понимаете, нельзя.
— Значит, источником жизни для нас могут быть только реквизиции на железной дороге? Доходами с неё мы можем платить дивизионные долги перед поставщиками.
— Да, господин барон. Но для нас желательно, чтобы реквизиции производились не здесь, а на китайской территории, на станции Маньчжурия.
— Хорошо. Там установим пост военного и таможенного контроля. А кому вы будете сбывать реквизированные товары?
— Как кому! Да у меня в интендантстве с утра до вечера крутится не один десяток разных дельцов, большей частью китайцев. Чуть занизь им цену на реквизированное добро, на копейку серебром — оторвут с руками.
— А сами чем будете торговать, господин генерал-интендант?
— Реквизированным товаром из партий покрупнее. Буду возить в Харбин и там продавать местным купцам.
— Смотрите у меня. Заворуетесь в казённом деле, да ещё на войне — расстреляю...
Казачихин оказался оборотистым интендантом. Продавая в Харбине различные реквизированные товары, большей частью промышленные (в годы Гражданской войны торговый оборот осуществлялся в основном по железным дорогам), генерал слал в Даурию не только деньги для закупки провианта на месте. Но и муку, рис, ячмень, овёс, сало, табак, папиросы, соль, чай, партии обуви, латунь для патронных гильз. Благо атаман Семёнов, объявив железную дорогу в Забайкалье на военном положении, предоставил коменданту станции Даурия возможность иметь собственные паровозы и вагоны.
Достоверно известно, что лично сам барон Унгерн был бескорыстен в этих делах. Чего нельзя было сказать о его ближайших помощниках. Тот же генерал Казачихин, когда первые белоэмигранты в Маньчжурии жили крайне трудно, купил в городе Харбине, где находилось правление КВЖД, большой дом.
Даурия, собственно, состояла из двух частей. Первой была сама станция с пристанционным посёлком, где жили преимущественно железнодорожники. Второй частью являлся военный гарнизон, который начинал строиться тогда, когда хорунжий фон Унгерн служил в 1-м Аргунском полку. Тогда начали возводить первые казармы из красного кирпича.
Даурский военный город был рассчитан на расквартирование более десяти тысяч человек войск Иркутского военного округа. До 1914 года здесь располагались бригада 4-й Сибирской стрелковой дивизии (15-й и 16-й Сибирские стрелковые полки) с артиллерийским дивизионом (три пешие батареи), 1-й Аргунский и 1-й Читинский полки Забайкальского казачьего войска, 1-я казачья батарея забайкальцев, другие воинские части. То есть военный город был немаленький, изначально рассчитанный на большой приграничный гарнизон. В столичном военном ведомстве на этот счёт говорили:
— В случае обострения ситуации в Маньчжурии станция Даурия должна стать базой для последующих военных операций...
Казармы строились преимущественно двухэтажные, кладка стен достигала полуметровой толщины. Фундаменты из-за песчаной почвы закладывались глубоко. Коридоры имели сводчатый потолок. В даурском военном городке выстроили конюшни на несколько тысяч лошадей, орудийные парки, стрелковый тир и манеж для выездки. Пожалуй, единственное, что здесь не успели достроить до конца, так это православную церковь. Унгерн, появившись в Даурии, сразу задал вопрос своим помощникам: