Унгерн: Демон монгольских степей
Шрифт:
Не стоило большого труда догадаться, что главной фигурой среди приставленных к харачинскому князю японских офицеров, которые все как один служили в Маньчжурии достаточно долго, является капитан Нагаоми. Он был профессиональным разведчиком и занимал немалый пост» хотя официально считался военным советником при одном из монгольских князей. Это была фигура, в самом скором времени ставшая хорошо известной советской внешней разведке и чекистам Дальнего Востока. В их документах Нагаоми именовался как капитан Окатано.
Служившие в Хайларе военными советниками японские офицеры службы Генерального штаба сразу по достоинству оценили фигуру барона Унгерна. Их привлекли не доверие к нему самого атамана Семёнова, не боевое прошлое казачьего офицера, не его властный характер и умение управлять людьми, в том числе князем Фуршенгой и его необузданным в степях войском харачинов, которые для местных китайцев отождествлялось с разбойниками.
Японских разведчиков заинтересовало то, что Унгерн фон Штернберг хорошо знал Восток, Халху и... буддизм. При этом русский военный советник демонстрировал на словах и на деле полное отсутствие прозападных симпатий. А ведь он принадлежал к аристократической касте Германии, с которой Токио почти всегда в истории стремилось строить доброжелательные и взаимовыгодные отношения. Начало такого сотрудничества было заложено ещё перед Русско-японской войной 1904-1905 годов.
Капитан Нагаоми, хорошо владевший русским языком, в самые ближайшие дни нашёл повод для доверительной беседы с семёновским офицером. Собственно говоря, к ней стремились взаимно. Собеседники прекрасно понимали друг друга и поэтому «восточной дипломатией» с первой же встречи не занимались, считая «то дело совершенно излишним:
— Господин барон, вы известны как человек, стремящийся глубоко познать буддистское учение. Чем вас, с аристократической родословной европейца, заинтересовало учение монгольских лам?
— Господин капитан, я считаю, что буддизм — это религия будущего мира.
— Вы назвали учение о Будде религией будущего? Я вас правильно понял?
— Да, правильно. Могу добавить, что русский вы знаете отменно.
— Я его изучал сперва в Токийском университете, а затем во Владивостоке, где работал учеником парикмахера-японца.
— Понятно. Это было, разумеется, перед Русско-японской войной 1904 года.
— Да. В самом начале мне пришлось сменить профессию, и профессиональным парикмахером я так и не стал.
— Но зато стали офицером императорской армии. И, судя по наградам, заслуженным.
— Награды, господин барон, даются не только за Порт-Артур, но и за умение правильно понимать политическую ситуацию. У меня к вам доверительный вопрос.
— Пожалуйста. Я готов на него ответить.
— Как вы относитесь к Японии вообще. И особенно здесь.
— Господин Нагаоми. Порт-Артур давно ушёл в историю. А мы с вами живём сегодняшним днём. Япония была и осталась союзницей старой России по Антанте. А я за царскую Россию готов сегодня сложить голову. Это раз. И я полностью разделяю взгляды атамана Семёнова, моего однополчанина, на будущее русско-японских отношений. Это два.
— С атаманом Семёновым у командования императорской армии в Маньчжурии полное взаимопонимание. Мы ему хорошо помогаем. Сегодня нас интересуете вы, господин барон.
— А чем, собственно, я вам интересен? Раскройте служебный секрет, господин капитан.
— Не скрою, мы увидели в вас сильную личность. Личность будущего военного вождя в этих степях.
— Весьма благодарен за такую высокую оценку. Но здесь есть одно но.
— Какое, господин Унгерн?
— Для того чтобы стать сильной личностью в монгольских степях, мало иметь под рукой несколько сотен свирепых харачинов.
— Я вас понял, господин барон. Мы окажем вам посильную помощь. Но опять же при одном условии. При благосклонном отношении к Японии в местных делах. Я надеюсь, что мы хорошо поняли друг друга...
Есаул Роман Унгерн действительно оказался в окружении князя Фуршенги сильным человеком. Он создал свой собственный штаб, в котором сосредоточил все бразды правления харачинской конной бригадой семёновского войска. Все важнейшие дела теперь решались только им лично при согласовании с японскими инструкторами. Те окончательно перешли на положение «чистых» военных советников. Впрочем, такая ситуация их вполне устраивала; за возможные чужие провалы теперь отвечать не приходилось, а только информировать своё начальство.
Князь Фуршенга довольно скоро понял, что его царствование над родным племенем носит чисто символический характер. Всеми племенными делами войны и грабительских набегов на соседей занимался присланный к нему атаманом Семёновым русский офицер. Однако Фуршенгу совершенно успокаивало при такой раскладке одно обстоятельство: есаул Унгерн никак не мог стать вождём племени харачинов. Он не был монголом по происхождению, хотя знал степные обычаи, язык и преклонялся перед Буддой, вызывая немалое удивление местных учёных лам. За чашкой кумыса Фуршенга поговаривал:
— Хорош этот офицер. Про Будду знает, про Халху. Жаль, однако, что не быть ему харачином. Не родился он среди нас...
Наиболее близким воинам, прежде всего из числа харачинских офицеров, князь Фуршенга говорил доверительно:
— Степь чужих не любит. И китайские губернаторы не очень ласково смотрят на русских военных людей на своей стороне...
Участие в Гражданской войне в Забайкалье началось для барона Унгерна-Штернберга с довольно необычного боевого задания атамана Семёнова. Сидя на Китайской территории на пограничной станции Маньчжурия, он через своих разведчиков и добровольных осведомителей был прекрасно знаком с тем, что творилось по ту сторону государственной границы в Забайкальском крае и особенно в казачьих районах.
Советская власть, видя в многочисленном и сплочённом традициями забайкальском казачестве своего потенциального врага, стало применять к нему пока первые репрессивные меры. Хотя, в условиях военного времени, они выглядели вынужденными. На одном из заседаний местных советских властей в Чите выступил командующий Забайкальским фронтом бывший прапорщик Сергей Георгиевич Лазо, по партийной принадлежности социалист-революционер-интернационалист. Или попросту — эсер-интернационалист.
В годы войны он, человек с университетским образованием, поступил в московское Александровское военное училище, которое закончил в 1916 году. Повоевать ему на фронте не довелось, но вот возмутить против Временного правительства тыловой гарнизон сибирского города Красноярска удалось. В последующие два года он сменил не одну руководящую должность в Советах, став в итоге командующим фронтов против семёновских войск в Забайкалье.