Ур, сын Шама
Шрифт:
— Что тебе известно об Уре? — спросил он.
Известно Нонне было немного: какой-то из черноморских курортов, цирк…
— И больше ничего? А что за слух, будто он арестован?
Тут же он пожалел, что сказал это. Нонна вдруг сделалась белой, как лабораторный халат. В темных расширившихся глазах мелькнуло выражение ужаса.
— Нонна, да ты… погоди, не переживай… — Валерий растерялся. — Ну, подумаешь, слух… вздор какой-то…
В следующую минуту Нонна овладела собой.
— Откуда этот слух?
— Ну… откуда слухи берутся? Никто не знает, черт дери…
И тут Валерию пришла в голову мысль.
— Подожди-ка, я позвоню в одно место, — сказал он.
Полистав записную книжку, он нашел нужный номер и закрутил телефонный диск. Секретарша профессора Рыбакова ответила сразу. Валерий попросил соединить его с профессором.
— К сожалению, невозможно. Лев Семенович вылетел в Москву по срочному вызову. Позвоните через неделю.
Валерий положил трубку, но не убрал с нее руки, задумался.
— Ну что? — нетерпеливо спросила Нонна. — Что ты узнал?
Не ответив, Валерий набрал другой номер и попросил позвать Андрея Ивановича. Спросили, кто говорит. Валерий назвал себя. Наконец знакомый медлительный голос сказал:
— Слушаю.
— Андрей Иванович, это Горбачевский, извините, что беспокою…
— Да ничего. Что у тебя стряслось?
— Я хотел насчет Ура, Андрей Иванович… Мы очень беспокоимся тут, ничего толком не знаем… Вы не в курсе случайно?
— Почему же это я не в курсе? — В голосе Андрея Ивановича послышалась усмешечка. — Твой Ур сейчас довольно далеко отсюда. Прозевал ты своего приятеля.
— Я был в отъезде, Андрей Иванович. А где он, если не секрет?
— Да секрета особого нет. За границей о нем газеты шумят.
— Так он… он за границей?
— Да. Между прочим, лодочка у него, ты был прав, очень занятная. Ну, что еще у тебя?
— Даже не знаю, что сказать… Уж очень неожиданно… А он вернется?
Андрей Иванович хмыкнул.
— Чего не знаю, того не знаю. Вообще — морока с твоим приятелем. Я-то по-прежнему считаю, что им ученые должны заниматься, а не мы… Да, вот еще что: отец его заболел там, в колхозе.
— Что-нибудь серьезное?
— Пока знаю только, что заболел. Ну ладно, Горбачевский, давай кончать. Будь здоров.
Валерий пересказал Нонне содержание разговора. Нонна опустилась на стул, потерянно уронив руки на колени.
— Если ты дашь мне слово, — тихо сказал Валерий, — понимаешь честное слово, что никому никогда не передашь услышанного, то я тебе кое-что расскажу.
Нонна подняла на него покрасневшие, больные какие-то глаза. Кивнула. Валерий не был формалистом и счел ее кивок достаточной гарантией. И он рассказал Нонне о появлении Ура, и о его летающей и плавающей лодке, и о том, как Ур жил у него и с необычайной быстротой учился языку и географии, и обо всем прочем, что не было известно Нонне.
И она слушала Валерия со жгучим вниманием, но глаза у нее были такие же — больные и тоскливые.
Она знала, что Ур не вернется. Кем бы он ни был, пришельцем из другого мира или иностранцем, изобретшим новый способ передвижения, — он оставался для нее человеком, придавшим новый смысл ее существованию. И еще у нее остались его слова, сказанные в день последней их встречи: «Ты единственный человек, которому мне хочется рассказать о себе». Эти слова останутся с нею на всю жизнь.
Так, по крайней мере, она думала, слушая рассказ Валерия.
Глава шестая
АЛЬФА И ОМЕГА
— Куда же вы нас ведете? — спросил Кандид.
— В яму, — сказал полицейский.
Дождь был хороший, живительный. Не такой громыхающий ливень, как тогда на реке, но несущий покой и облегчение. От него немного унялась боль, насквозь просверлившая глаз.
Должно быть, его подстерег все-таки младший сын хозяина воды, эта рыжеглазая бестия. Влепил ему камень, выпущенный из пращи, прямо в глаз…
Постой, как же это было?..
Ур чуть приоткрыл левый глаз. Правый не раскрывался, заплыл.
Из плоской фляжки лилась тонкая струйка воды. Ах, не дождь это, не дождь… И пращи не было, это всего лишь сон, непонятный, идущий из глубин подсознания, привычный сон. Не было рыжеглазого, не было засады. Была гигантская драка на залитой ярким солнцем площади. Теперь он все вспомнил — кроме одного: где он и кто льет ему на лицо воду из фляжки…
Голоса вокруг, голоса. По-французски Ур понимал плохо, но все же какие-то обрывки доходили до сознания.
— Вот увидишь, его отпустят пораньше, чем нас.
— Я эту свинью убью.
— Эй, кто там грозится убить Клермона? Руки коротки!
Шум, ругань, что-то с грохотом опрокинулось.
— Хватит, хватит. Мало вам сегодня досталось?
— Оставь хоть глоток, Рене. Кажется, он очухался. Кто это? С какого факультета?
— Если с философского, то лучше сразу его придушить. Всех философов, будь они прокляты…
Вода перестала литься. Сквозь щелку приоткрытого глаза Ур увидел чью-то узкую грудь, обтянутую тельняшкой в крупную синюю и желтую полоску, потом — мальчишеское лицо в темных очках, в темной оправе длинных спутаных волос.
— Живой? — спросил очкастый, наклонившись над ним. — Ну, живи. Ты здорово дрался. Но и влепили тебе здорово.
— Спасибо, — сказал Ур. Он не узнал своего голоса — так тихо и сипло он прозвучал. — Спасибо за воду.
— Иностранец, что ли? — спросил тот. — С какого факультета?