Ураган
Шрифт:
— Агентство «Глобус».
Парк наклонился к сидевшему возле него Фримэну. Что-то сказал. Лицо его расплылось в широкой улыбке, и он по-прежнему спокойно повторил:
— Мне нечего сказать.
И тут же Лесс перехватил взгляд Фримэна, направленный на старшего из журналистов. Тот поспешно вскочил и тоже громче, чем обычно, выкрикнул:
— Благодарим вас!
Это была формула, означавшая конец пресс-конференции. Да, Дуг был прав: здесь все разыгрывалось теперь, как у больших, — от «нечего сказать» до «благодарим вас!».
Парк сунул руку в карман светло-серых брюк и повернулся к выходу. Тесня друг друга, корреспонденты бросились к дверям, выходившим в коридор с телефонными будками. Но тут Фримэн поднял руку.
— Ответа на вопрос Галича не последовало, потому что господин Галич назвал агентство, которое он не представляет. Мы весьма опечалены этим обстоятельством.
Это было уж слишком: Лесс выхватил из кармана корреспондентский билет и поднял его над головой.
— Нам сообщили, что вы уже не служите в «Глобусе».
Лесс медленно оглядел журналистов. Он понял, что у него нет шансов в открытой борьбе. Решительно никаких! Хоть Парку и нечего было сказать. Как ни смешно, но лишь сейчас, после двадцати лет работы в «Глобусе», Лесс понял, что «совпадение» интересов агентства с интересами Парка происходило по той простой причине, что Парк был в «Глобусе» полным хозяином.
Выйдя за ворота парламента, Лесс до конца понял, что означает случившееся. Самым правильным было сегодня же улететь подальше, иначе, нет сомнения, утром ему принесут розовую повестку Комиссии. Черт возьми, и там акции Парка стоили слишком много, чтобы такая мелкая сошка, как Лесс, могла себе позволить шутить с ним безнаказанно.
— Плохие дела, Лесси, а?
Лесс обернулся, чтобы послать говорившего к чертям, но увидел шефа столичной конторы агентства «Мировые новости». Тот дружески положил руку на плечо Лесса:
— Вот что, мальчик: Дуг сказал, что старик готов закрыть глаза на сегодняшний случай… Мое агентство готово послать вас за границу. Вы подходящий парень для того, что нас там интересует. Как?
Кажется, еще никогда ноги Лесса не дрожали так, как в эту минуту. «Ниспровергатель», — иронически подумал он и с горькой усмешкой поглядел на директора агентства «Мировые новости».
— Что ж… Если нет ничего лучшего, подойдет и ваше предложение.
Директор кивнул, но строго сказал:
— Вести себя паинькой! — и погрозил пальцем.
6
Колониальная школа, которую Парк смолоду проходил на островах под руководством самых беспощадных «специалистов» колониальной войны, приучила его к тому, что запрещенных ударов не существует. И все-таки, вспоминая нанесенный Лессу удар, Парк испытывал что-то среднее между стыдом и брезгливостью: Лесс не был ни фашистом, ни коммунистом. Только то, что бывший пресс-адъютант Парка, кажется, передался противнику, и извиняло удар.
Расхаживая по своему кабинету в парламенте, Парк думал о том, что даже тут, у себя в стране, война остается войной. Для уверенности в превосходстве приходится придерживаться жестокого лозунга: «Пленных не брать! Уничтожать всех, кто хотя бы в близком будущем способен поднять на тебя оружие!» В колониях под этот приказ подводили даже десятилетних мальчиков — через год-другой они могли стать повстанцами. Парку, бывало, даже в годы службы на островах приходило в голову, что такой способ «умиротворения» — не что иное, как натягивание скрытой, но чертовски опасной и сильной пружины. Рано или поздно она должна расправиться. Так оно и вышло, и не только на островах. Куда ни глянь, всюду перенапряженная пружина народного терпения расправляется и бьет в лоб тех, кто ее натягивал. В Азии и в Африке, от севера до юга — везде. Черные, коричневые, желтые — все перестали верить тому, что их удел быть рабами белого человека. Впрочем… лучше о таких вещах не думать. Слишком пристальное вглядывание в будущее мешает иногда оценивать политику нынешнего дня. А именно над нею и приходится сейчас задуматься Парку. Начать хотя бы с этой проклятой чистой бомбы или совсем нечистого «открытого неба».
Те два часа, которые Парк провел в парламенте, ушли на обычную суету, и ему не удалось хорошенько обдумать предстоящий разговор с Макдейром. Кроме Макдейра, не с кем потолковать во всем огромном министерстве обороны. Парк больше никому не может откровенно высказать одолевающих его сомнений.
Никто не смеет заподозрить Парка в небрежении интересами обороны. Но никто не будет иметь и права сказать, что по вине Парка хоть один грош налогоплательщиков пущен на ветер. Парк с особенной ревностью относился ко всему, что происходило в области новых грандиозных проектов министерства. Они влекли за собою астрономические траты государства и новые умопомрачительные прибыли для монополистических групп, поставляющих новые виды оружия. Парк сквозь пальцы смотрел на связи генералов с группой Ванденгейма. Тут Парку приходилось быть слепым. Наедине с собою он подчас подумывал о том, что он стал бы делать, взобравшись на Золотую гору. А влезть туда без помощи Ванденгейма не было надежды.
Парк всегда отличался подвижностью. Молодым человеком он слыл в числе лучших игроков бейсбольной и футбольной команд; генералом, на фронтах Второй Мировой он почти никогда не вызывал к себе командующих армиями и участками фронта, а ездил к ним; и теперь, имея семьдесят с лишним за плечами,
В силу этой подвижности он и сегодня, вместо того чтобы пригласить к себе Макдейра, что вполне мог бы сделать как председатель парламентской комиссии по обороне, Парк сам отправился к генералу. Впрочем, если говорить откровенно, дело тут было не в одной подвижности, а, пожалуй, еще и в желании лишний разок под уважительным предлогом побывать в министерстве обороны.
Медленно едучи в своем сером лимузине вдоль мутной реки, Парк издали щурился на унылую громаду министерства.
Прежде ему приходилось выпрашивать кредиты у парламента — теперь он их санкционировал, глядя со стороны на грызню своих бывших коллег генералов за ведущее место в предстоящей войне полушарий.
Война полушарий! В устах генералов это звучало так, словно вопрос о ней уже был решен. Возня с переговорами и встречами на всех уровнях была только оттяжкой времени, чтобы дать им, господам генералам, возможность изготовить ракеты новых типов, якобы превосходящих то, что уже есть у русских. А в действительности… Да, Парк лучше многих знал, что означают в действительности эти «новые типы» — контракты для Ванденгейма и других шаек! И он, Майкл Парк, всю жизнь считавший себя честным человеком, должен молчать и, в лучшем случае, если совесть уж очень протестует против нового заказа, под предлогом болезни устраняться от председательствования в оборонной комиссии.
Война полушарий! Человечество рановато списало в отставку старину Марса. Спустившись с облысевшего Олимпа, воинственный старец нашел более комфортабельное убежище в восьмиугольнике министерства. За тысячи лет житья на Олимпе ему осточертело жаркое солнце Эллады — куда приятнее жить в комнатах с кондиционированным воздухом. К тому же сидение на Олимпе стало скучным — воинственные традиции Афин и Спарты почти забыты потомками славных вояк: они обнищали. О размахе Александра, сына Филиппа, старые гречанки рассказывают детишкам как о легенде, даже и не очень-то правдоподобной. Старому богу войны льстит: в министерстве подготовкой войны заняты сорок две тысячи трудолюбивых чиновников и офицеров, восседающих за тридцатью шестью тысячами письменных столов. Как бог, то есть существо, невидимое людям, Марс может в любое время незаметно подойти к любому из тридцати тысяч телефонов, связанных с внешним миром ста двадцатью тысячами километров кабеля; может посмотреть на экран любого радиолокатора. Увидев в локаторе проносящуюся по небу Афину-Палладу, может шепнуть оператору, что это советский бомбардировщик. Марс может заглянуть через плечо любого из трехсот человек, сидящих за электронно-вычислительными машинами, и узнать прогноз погоды на весну или вычислить траекторию ракеты, состоящей на вооружении любого из союзников республики; может поинтересоваться возможным исходом встречи республиканских истребителей с чужими бомбардировщиками в любой точке стратосферы. А в свободные минуты Марс, глядя на генералов, наверно, тоже хочет чуть-чуть развлечься. Что ж, старик вправе чувствовать себя как дома на полутораста квадратных километрах территории министерства. Тут он, пожалуй, впервые за три тысячи лет может вести жизнь, приличную Олимпийцу. Может спать или купаться в любой из уютных комнат за кабинетом глав любого из наземных или воздушных командований; может объедаться в любом из шести ресторанов, рассчитанных на сорок тысяч завтраков, обедов и ужинов. Этого достаточно даже для его божественного аппетита! Марс может предаваться неге в любом из четырех скверов на внутренних дворах министерства; в любом кинозале может смотреть фильмы: атомный взрыв в Хиросиме, подожженные напалмом города Кореи, расстрелы в Индо-Китае, репрессалии в Алжире, бомбардировка на Кубе: выбор картин во вкусе воинственного бога велик; старик может потешить плоть, приударив за любой из семи тысяч машинисток или стенографисток в закоулках министерства. Бог может поставить свою колесницу в любом из четырех гаражей, рассчитанных на шесть тысяч автомобилей, или бросить ее на любом из восьми десятикилометровых подъездов к зданию. Пожалуй, единственное неудобство олимпийца то, что негде выгнать на подножный корм отощавших кляч квадриги: во дворах предусмотрено питание для десятков тысяч лошадей бензиновых повозок, но жалкие четыре мотора по одной лошадиной силенке обречены на голодовку — щепотки сена тут не найти. А первая же попытка Марса выпустить крылатых коней на газоны сквера кончится тем, что их заберет военная полиция. Впрочем, бог может помириться и с этим. Взамен четырех костлявых кляч октагонские приятели дадут ему что-нибудь вполне современное. Тщеславие Марса должно тешить то, что он может проникнуть в любой из кабинетов и втихомолку водить пером любого из генералов; может контролировать работу штабов и управлений: помогать всем сорока тысячам людей (подумать только, вдвое больше, чем население славной Спарты!) в трудах на благо войны; может, наконец, нашептывать свои планы и решения на тайных заседаниях совещания начальников штабов. А при случае может даже подсесть в автомобиль своего старого приятеля Майкла Парка, у них самые простые отношения. Они могут свободно похлопывать друг друга по плечу: бог войны сенатора, а сенатор бога войны.