Урановый рудник
Шрифт:
— Нет, — вслух сказал отец Михаил, адресуясь к тому полузабытому бойцу десантно-штурмового батальона, который, как выяснилось, вовсе не умер, а только залег, затаился в ожидании своего часа. — Спи, солдат, твоя война давно кончилась.
Это утверждение показалось ему спорным, и, дабы прекратить бесплодную дискуссию, отец Михаил тихо, без стука, прикрыл дверцу сейфа и запер ее четырьмя поворотами ключа.
Спустя минуту отец Михаил, похожий не то на геолога, не то на дезертировавшего из части спецназовца, не разбирая луж, широко шагал по «Бродвею» к центру поселка. В руке он держал потертый полиэтиленовый пакет, разрисованный в шотландскую клетку, с надписью «Scotch whiskey»
Встречные люди смотрели на отца Михаила с удивлением — в таком месте, как Сплавное, незнакомца, почитай, и не увидишь, — а потом, узнав, застывали на месте с разинутыми от изумления ртами. Так он и шел, оставляя вдоль дороги редкий частокол замерших в нелепых позах человеческих фигур. Некоторые крестились, глядя ему вслед, другие просто оценивающе смотрели, дымя обслюненными папиросами.
Тяжелые, облепленные грязью яловые сапоги отца Михаила гулко простучали по шаткому крыльцу управы. На крыльце батюшка преодолел греховный порыв распахнуть дверь ногой, тем более что та открывалась на себя. Он открыл дверь, взявшись за ручку, как все нормальные люди, и вступил в провонявший табачным дымом и печной гарью узкий, скверно освещенный коридор.
Прикрытые вытертым до матерчатой основы линолеумом рассохшиеся половицы на разные голоса завизжали под его тяжелой поступью. Батюшка миновал обшитую лопнувшей клеенкой дверь с табличкой «Приемная» и толкнул ту, на которой было написано «Милиция».
Участковый инспектор Петров сидел за столом у подслеповатого, забранного частой решеткой оконца и, судя по некоторым признакам, пил водку. Ополовиненная бутылка и захватанный жирными пальцами стакан стояли перед ним на столе, и, как только дверь начала открываться, Петров с ловкостью фокусника накрыл этот натюрморт лежавшей наготове прошлогодней газетой. Однако пребывающий в расстроенных чувствах отец Михаил распахнул дверь с такой силой, что воздушная волна сбросила газету со стола, и та, печально шелестя пожелтевшими страницами, опустилась на пол.
Застигнутый на месте должностного преступления Петров подпрыгнул от неожиданности, но быстро оправился от смущения и перешел в наступление — как в целях самообороны, так и в силу укоренившейся привычки.
— Вы кто такой? — грозно рыкнул он, приподнимая со стула обширный зад и нависая над столом. — Вам кто позволил сюда врываться?!
Он хотел сказать что-то еще, но застыл с открытым ртом, наконец-то углядев в хмуром облике стоящей на пороге странной фигуры знакомые черты.
— Ба… батюшка? Вот не ждал… А я, как видите, обедаю…
— Вижу, — подозрительно ласковым тоном сказал отец Михаил. — Что же это вы, Иван Данилович, без закуски обедаете?
— А… Гм… Кхе! — участковый кашлянул в кулак, борясь со смущением. — Так что закуска? Она, как известно, градус крадет, ну ее совсем! А вы какими судьбами? Может, передумали? Пообедаете со мной?
— С радостью, — с прежней ласковостью, которая странно не вязалась с хмурым выражением лица, сказал отец Михаил. — Наливай, сын мой. Твое вино — моя закуска.
— Один момент, — в голосе участкового прозвучало какое-то сомнение, будто он не до конца верил собственным органам чувств, принимая странный вид и еще более странное поведение священника за элементы пьяного бреда. — Один момент, батюшка, я сейчас… второй стаканчик…
Он плюхнулся обратно на стул, нырнул под стол и принялся, шурша бумагой
Отрезанная голова с глухим стуком ударилась о фанерную столешницу, прокатилась, пачкая полусвернувшейся кровью бумаги, через весь стол и остановилась, уставившись на участкового незрячими мертвыми глазами. Задетая острием гвоздя бутылка качнулась и упала, из горлышка, булькая, потекла водка.
Петров машинально подхватил бутылку, отставил ее подальше от края стола и только после этого испуганно отшатнулся. Апоплексический румянец сбежал с его обрюзгшей физиономии, уступив место мертвенной бледности. С заметным усилием оторвав взгляд от окровавленных лисьих зубов, участковый перевел его на мрачное лицо отца Михаила.
— Что это? — хрипло спросил он.
— Голова лисицы, — любезно пояснил батюшка. — Мне кажется, что самца, но я могу ошибаться.
— Откуда?
— А ты как думаешь, сын мой? Бог с тобой, не напрягайся, я сам скажу. Вернувшись с нашей совместной прогулки, я обнаружил это у себя дома, в красном углу, на месте икон. И теперь мне хотелось бы знать, как это странное явление объясняется с точки зрения научного материализма.
— А? — только и сумел сказать участковый.
— Ведь мы же не верим в чудеса, правда? — отец Михаил заметил, что концентрация яда в его голосе заметно превышает допустимые для приходского священника значения, однако не стал вносить коррективы в свое поведение, ибо это был один из немногих доступных ему способов хоть немного расшевелить лейтенанта Петрова. — Да здесь и не пахнет никакими чудесами, — продолжал он, сверля участкового хмурым взглядом. — Это дело рук человеческих.
— Ну, почему обязательно человеческих? — ляпнул Петров и сейчас же осекся, поняв, что сморозил несусветную глупость.
Отец Михаил из одного лишь христианского милосердия пропустил этот вопрос мимо ушей. Неверно истолковав его молчание, Петров слегка приободрился и объявил:
— А ведь я вас, батюшка, предупреждал. Ну, и чего же вы теперь от меня хотите?
Отец Михаил вдруг сделал быстрый шаг вперед, мигом очутившись у самого стола. Петров невольно отпрянул, напуганный этим движением. Батюшка славился в Сплавном своим кротким, смиренным нравом и безупречно вежливым обхождением, однако сейчас в его лице и фигуре вдруг проступило нечто заставившее лейтенанта Петрова будто впервые увидеть огромный рост и внушительные габариты священника. Глаза его метали молнии, а кисти рук здорово смахивали на две совковые лопаты, готовые в любой момент обратиться в тяжеленные кувалды.
И превращение произошло. Однако батюшка не воспользовался кулаками, а лишь, широко расставив руки, уперся ими в край стола и наклонился вперед, будто намереваясь укусить обомлевшего участкового за нос.
— Я, сын мой, — произнес он елейным, не предвещавшим ничего хорошего голосом, — хочу, чтобы ты с Божьей помощью вынул палец из задницы и начал шевелиться. О кощунственном осквернении святых икон я не говорю, ибо такой статьи в твоем Уголовном кодексе нет. Я говорю о незаконном проникновении в жилище, злостном хулиганстве, вандализме, браконьерстве, жестоком обращении с животными, шантаже, угрозе физической расправы и, наконец, если этого тебе мало, о поджоге, неопровержимое доказательство которого я предоставил тебе сегодня утром. Ты еще не утопил его в реке, надеюсь?