Уравнение с четырьмя неизвестными
Шрифт:
Каминский вынул телефон и начал набирать смс: «я все равно сделаю с тобой все, что запланировал, только это будет после тура. ты пожалеешь, что» Удалить. Еще раз: «я вернусь и сделаю все, чтобы ты» Удалить. «я заставлю тебя лезть на стену и умолять меня не останавливаться» Удалить. «Я люблю тебя и скучаю. Каа». Отправить.ъ
Глава 18.
Аверс:
Меня выписали в субботу. Прошло одиннадцать дней, голова немного зажила, руки покрылись следами от уколов, мозги свернулись в трубочку и снова развернулись. Я придумал и отверг пять десятков идей по завоеванию Вероники Романовой. Меня выписали.
— Сын, мама хотела бы, чтобы ты пожил дома какое-то время. Ну, мы оба хотели бы. А бабушка хотела бы, чтобы ты пожил у них.
— Па, я хотел бы к себе. Но маму я уважу — поехали домой.
И мы поехали. Мама накрыла королевский стол. Бабушка сварила ведро хинкали. Дед улыбался, что редкое явление для деда. И все хотели знать, что со мной случилось. Думаю, отец бы даже начал пыхтеть про «найти и посадить». Но я не был в настроении для этого всего, так что сказал им, что попал под раздачу чисто случайно. Тем более менты уже приходили ко мне в больницу, и им я выдал ту же версию – шел к девушке, вошел в арку, напали… Никто меня больше не беспокоил. Интересно, кто из родичей заставил молчать маму? Ба, больше некому. Мама порывалась устроить трагедию из всего, что случилось с ее бедным мальчиком, но не при деде и особенно не при Ба. Так что мы мило посидели. И мама уложила меня на мою кровать, ту, что еще помнила, как я в детстве читал с фонариком под одеялом, а потом застирывал простыни по утрам, а потом прятал под матрас сигареты. Я вытянулся на узкой старой кровати и уснул. Мне не снилось ничего – чернота.
***
Воскресенье я начал бодрым и деятельным. Отбился от мамы, вызвал такси и поехал домой. Васька и Камиль встретили меня на Гагарина, мы немного потрещали, я позавидовал, что они хлещут пиво, а сам не пил — во-первых мне не советовали бухать врачи, а во вторых мне нужно было еще за руль. Камиль забрал мою тачку из сервиса и теперь она печальная и грязная, стояла под окнами, ожидая своего ветреного хозяина. Наконец, мужики ушли. Я спустился во двор, в парикмахерскую.
Самое печальное во всем этом – не проломленная башка, она заживет. Самое печальное – как меня изуродовал хирург, накладывавший швы. Волосы, мои волосы, черные, как вороново крыло, блестящие, длинные волосы были безжалостно срезаны. На голове моей творилось то, что в детстве мы называли «писькин праздник». И я пошел в парикмахерскую, надеясь, что профессионалы смогут что-то с этим сделать.
Две молоденькие грудастые парикмахерши чуть не подрались, выясняя, кто же будет меня стричь. Пока они это выясняли, я сел в кресло к третьей. Пожилая, с суровым лицом учительницы, парикмахерша осуждающе покачала головой, разглядывая мою прическу и свежий шов:
— Длинные были, да? Ну, ничего, мы сейчас поправим. А потом отрастет, у меня рука легкая.
И стала стричь. Я закрыл глаза, оплакивая остатки своей красоты. А когда открыл, то выдохнул с облегчением. Все было неплохо. Даже лучше, чем неплохо. Из зеркала на меня снова смотрел Таир Агаларов, гроза девиц. Я расплатился, щедро добавив мастерице на чай, и пошел домой.
Конечно, у меня был план. Поэтому я долго брился, мылся
В итоге, часов в шесть я прибыл на Шильмана, вооруженный букетом, бутылкой французского шампанского и коробкой самых дорогих и вычурных пирожных, какие только нашлись в кондитерской на центральной площади. Пикнула сигналка, и я задрал голову, в надежде увидеть светящиеся окна. Вон оно – кухонное окно, сияющее ярким витражом. Ника дома. Одна беда – она может быть не одна. Ну и черт с ним. Будем решать проблемы по мере их поступления.
Она открыла довольно быстро. Стояла в дверях, в коротенькой рубашке, с гнездом на голове, с бутербродом в руке — я просто растаял от этого вида судорожно жующей удивленной Никеши. Она будет встречать меня так после работы. Только из-под рубашки будет выпирать пузико, а за ногу ее будет держаться неуклюжий полуторагодовалый старший. Вот как я размечтался, придурок!
— Привет, Никеша, — и я улыбнулся, вкладывая в улыбку все свои мачо-навыки.
Она кивнула, прикрывая рот рукой и махнула мне, мол, проходи. Я вошел и замер на пороге прихожей. Ника, наконец, проглотила то, что жевала, и сказала:
— Это мне?
— Да, извини, я туплю, — и я сунул ей букет и пакет.
— Спасибо. С чего такие траты? — поинтересовалась она, заглядывая в пакет, и потопала в кухню. Я пошел следом.
— Ну, я же в гости пришел. Не с пустыми же руками, — вяло и неумно оправдывался я.
— Помнится, в прошлый раз ты обошелся пачкой презервативов, а?— и она глянула так хитро, что я сразу решил, что у меня непременно все получится.
— Давай, я открою шампунь.
— А тебе можно бухать-то?
— Уже можно.
— Как вообще здоровье твое? — Ника поставила на стол пару красивенных старинных бокалов и открыла коробку с пирожными.
— Да нормально все, нормально, — я разлил вино по бокалам.
— Ну, тогда давай выпьем за него, за твое здоровье, Птичка!
Мы выпили. Ника с видимым наслаждением вгрызлась в пирожное.
Я посидел минуту, собираясь с мыслями и силами и начал:
— Ника, ты знаешь, честность — лучшая политика. Я не буду врать, что пришел просто так. Я хочу поговорить с тобой.
Она нахмурилась, положила недоеденное пирожное обратно в коробку.
— О чем?
— Обо всем. Прежде всего, о тебе и обо мне.
— Господи, а так все хорошо начиналось! Я даже придумала, что сделаю с тобой сегодня!
— Не выйдет. Ты меня не собьёшь. Я готовился, так что не выйдет.
— Ну хорошо. Говори.
— Я знаю, что ты не хочешь и боишься отношений, Ника. Я тоже. Но мы уже выяснили экспериментальным путем, что ни я, ни ты не сможем бегать от себя вечно. Ты любишь ее, эту психопатку?
Ника поперхнулась шампанским:
— О, да ты времени не терял! Ты даже выяснил про психопатку!
— Да, я выяснил. Подумать только, Захарченко! Я просто охренел, когда узнал.
Ника выпучила глаза еще больше:
— Ты даже это выяснил? Как?
— Она приходила ко мне подписывать кадровые документы и передала привет от Ли. И кое-что дала. Но это не главное. Просто я выяснял по своим каналам, кто такой Ли. И оказалось, что Ли – не такой, а такая. Вот тогда-то я и прихренел, если честно.