Уравнение с четырьмя неизвестными

Scarran

— Вот. Это подарок тебе. И немножко мне.

Я вытряхнула содержимое пакета на диван. Ну конечно! Это платье! Красивое — черное, шелковое, отделанное крупным тяжелым гипюром. Потрясающее платье!

— Ну и кто же его выбирал? — сощурилась я.

— Честно? Выбирал Эдик. У него три младшие сестры. Я ему доверяю. А что, не годится?

Вместо ответа я стащила водолазку, выпрыгнула из джинсов и натянула подарок на себя. В зеркальной двери шкафа-купе отразилась вся неземная красота Владового подарка и мое одновременно удивленное и довольное лицо. Все-таки ни одна женщина, сколь ровно бы она не относилась

к шмоткам, не откажется получить в подарок охреническое черное платье. Потом в зазеркалье возник Влад и бережно снял резинку с моих волос. Копна рассыпалась по плечам. Я смотрела на себя и кайфовала.

— Эй, у тебя где-то был галстук, насколько я помню, — начала я свою благодарственную речь издалека.

— И что? — спросил Влад, запуская руки под подол моей обновки.

— А пиджак и рубашка у тебя есть? — спросила я, подставляя шею под обжигающие поцелуи.

— Возможно, — пробормотал Влад, не прекращая своего занятия.

— Тогда…— тут мне пришлось прерваться, потому что очень захотелось застонать, и я решила себя не сдерживать, — а-а-а тогда ты можешь их надеть, и я свожу тебя в рестора-а-а-а…..

— Знаешь что? Это платье — лучшее вложение денег, которое я сделал после покупки Gibson-а*. Во-первых ты разделась сама, и притом за три секунды. Во-вторых, тебя так легко добыть из него, просто очень легко. Гораздо проще, чем выковыривать из джинсов. В-третьих, ты в нем почти такая же красивая, как без всего. В-четвертых, ты обещала сводить меня в ресторан. Одни сплошные бонусы.

Я бы ответила ему что-нибудь, но мои мысли были слишком далеко. Они вертелись вокруг моего соска, который Влад перекатывал между пальцами, пока говорил о платье. И вокруг того, как заставить спущенные Владом трусики скатиться с колен, где они застряли, на пол. И вокруг того, хорошо ли отстирывается шелк. Потому что по всем законам жанра он просто обязан кончить на это самое чертово платье.

— Тебе нравится? — спросил Влад. И было совершенно непонятно, что он имеет в виду.

— Да, — простонала я, — да…

— Как ты могла бросить меня на парковке ДК десять дней назад, Вера? Как? И главное — зачем?

— Я… так… захотела-а-а…

— Надо бы наказать тебя за это. За мои бессонные ночи. За то, каким унылым дерьмом был концерт в Райске. За то, какие сны мне снились без тебя, Вера.

— На…пле…вать…

— Тебе наплевать? Мне прекратить?

— Нет…не останавливайся…

— Моего мнения никто не спросил, может, я не хочу?

— Ты… чертов… садист…Каа-а-а…

— Я садист? Я десять дней только и думал, как ты меня кинула. И я после этого садист?

— Что… ты…хочешь?...

— Вот это деловой разговор. Сама-то как думаешь?

— Плохо… я думаю плохо… Еще, Каминский, сделай так еще…

— Каминский? Кто это?

— Милый, сладкий, золотой мой… А-а-а…

— Мой. Скажи еще.

— Мой…

— Еще.

— Мой…

— Еще!

— Мой Каа…

— Вера-а-а… — Твоя… — я сказала это вслух? Или подумала? Это не важно… Он не услышал… Он не понял... ***

Мы лежали на ковре, Влад гладил мою шею кончиками пальцев и молчал. Молчащий Каминский — удивительное явление. Ну, кроме случаев, когда у него занят рот. Хотя я не удивилась бы, если бы узнала, что когда он творит свои чудеса там, внизу, он и при этом что-то говорит. Мне ужасно хотелось в душ. И

ужасно не хотелось вставать, покидать его объятья, смывать с себя запах полыни и секса, следы его рук и губ, все то, что только что было между нами. Снова было. Снова было так, что я просто слетела с катушек.

— Я хочу в душ, — призналась я, наконец.

— Мгм, — отозвался он, но не пошевелился.

— Отпусти меня, пожалуйста, — попросила я.

— Никогда. Я никогда тебя не отпущу, Вера. Ты моя.

Приплыли. Я все-таки вякнула это вслух, а он все-таки услышал. Твою мать! И что мне теперь с этим делать?

— Отпусти меня в душ, Влад. И дай полотенце.

— Твое полотенце висит на правом крючке. Твой комплект ключей лежит на тумбочке. Твое мнение я с наслаждением выслушал пять минут назад. А теперь я доползу до кровати и буду спать.

И он действительно встал и ушел в спальню. А я заперлась в ванной и разрыдалась.

Я сидела на дне ванной, горячие струи лупили меня по спине, а я рыдала, размазывая по лицу сопли и слюни. Я плакала о себе, о самой себе, которую я неотвратимо и безвозвратно теряю здесь, в этой квартире, ключи от которой мне придется взять, если только я не смогу заставить себя… если у меня не хватит сил на то, чтобы… если я готова снова пережить все, что… Я плакала, а Влад, слава богам, не замечал этого. Или тактично не лез в мои дела и мои слезы. Мне понадобилось минут сорок, чтобы выплакаться. Кожа моя стала красной как у вареного рака. Я так устала от этих слез, что даже не стала сушить волосы. Я вытерлась и красной тенью выскользнула из ванной. И стала на перекрестке, как богатырь из сказки. На моем камне было написано примерно следующее: «направо пойдешь — в прихожую попадешь, коня потеряешь, зато сама жива останешься; налево пойдешь — в спальню попадешь, и сама пропадешь, и коня погубишь».

Я остановилась и пошарила в тощем мешочке моих душевных сил, пытаясь найти там хоть сколько-нибудь уверенности в том, что все делаю правильно. Зябко поеживаясь, я вошла в прихожую, и некоторое время тупо пялилась на тумбочку. На комплект ключей. На три маленьких кусочка латуни, которые перевернут мою жизнь. Я проигрываю эту партию, проигрываю с разгромным счетом. У меня на руках остался один единственный туз пик, а у Каминского еще целая прорва козырей. Я подняла глаза от ключей и уткнулась в собственное лицо, отражающееся в мутноватом зеркале. Вот женщина, которую хочет Влад Каминский. И Ли, ночная художница, девушка на мотоцикле. И, может быть, Таир Агаларов. А чего хочу я? Чтобы они все провалились сквозь землю? Не знаю. Но точно знаю, чего не хочу — принимать решение. Я подумаю об этом завтра. Не поеду же я сейчас по городу, в таких растрепанных чувствах? Завтра, я все решу завтра…

И я позорно поджала хвостик, заслонилась от решения, нырнула под теплый бок Влада и уснула.

Реверс:

Таир звонил. Ника не отвечала. Что с ней? Чем она занята? Валяется в койке с психованной извращенкой? Или с музыкантом? Зачем он звонит, ведь она не хочет с ним говорить. И все-таки он покорно выслушал все длинные гудки, до тех пор, пока автоматика не сбросила звонок.

Юлия Добкина, осторожно озираясь, рылась в архивном ящике, в поисках истории болезни. Ей нужен был номер телефона. И она нашла номер, быстро переписала себе и ушла из архива не замеченной.