Urban commons. Городские сообщества за пределами государства и рынка
Шрифт:
В книге рассматривается и еще один значимый городской ресурс – инфраструктура, обеспечивающая подачу энергии. Серен Беккер, Росс Беверидж и Матиас Науман анализируют гражданские кампании недавнего времени в Берлине, призывающие к возвращению электросетей в статус общественного ресурса, которого их лишили в 1997 году. Проблема энергоснабжения буквально наэлектризовала граждан, став точкой отсчета для обсуждения других актуальных для города сюжетов, таких как защита окружающей среды, сохранение ресурсов, демократическая вовлеченность и социальное равенство. Рассмотренные кампании за вызволение электросетей из рук частных предпринимателей опирались на разные политики совместности: одна основывалась на модели кооперативного владения, другая – на модели общественного контроля и отчетности.
И наконец, последний текст сборника – по очередности, но не по значимости – фундаментальное и провокативное исследование совместности, за которое принялся А. К. Томпсон. «Битва за Некрополь» расширяет наше представление о том, что является ставкой в любой попытке производства совместности (commoning). Томпсон пишет, что «нам необходимо вернуться к темам политики
Надеемся, что это издание вдохновит читателей на дальнейшие скрупулезные и взвешенные разговоры о том, что значит и из чего складывается коллективный захват повседневности. Мы рады быть частью этого процесса – процесса создания совместностей.
ПЕРСПЕКТИВЫ
Городская совместность: диссидентские практики в эмансипаторных пространствах
Бриджит Кратцвальд
Есть ли смысл так подробно говорить именно о «городской совместности»? И почему последние несколько лет эта дискуссия набирает обороты? Укажем несколько причин, объясняющих пристальное внимание к городской совместности. Во-первых, анализ демографического развития показывает: через несколько десятилетий б'oльшая часть мирового населения будет жить в городах, и это лишь усилит споры о постоянно сокращающихся ресурсах пространства. Во-вторых, усиливающаяся эксплуатация городов приводит к возникновению особых форм огораживания, обособления пространств. Неолиберальная перестройка общества влияет на города, в которых она наиболее заметна; «социальные утопии и альтернативные способы общественного устройства всегда становятся альтернативными способами построения городов» 40 . Наконец, теоретическая дискуссия о городской совместности – относительно новый феномен, которому еще предстоит выстроить собственное основание.
40
Andrej Holm and Dirk Gebhardt, eds., Initiativen fur ein Recht auf Stadt. Theorie und Praxis stadtischer Aneignung (Hamburg: VSA Verlag, 2011), 9 [перевод – Мари Делленбо].
Города были центрами торговли, а затем – и промышленности. Они были и остаются местами сосредоточения политической и экономической власти. Практики производства совместности (commoning practices) всегда бытовали в городах; однако в отношении городской совместности не существовало ни законодательных положений, ни прав, спущенных сверху, – в отличие от сельскохозяйственных земель. В городах действовали права торговцев и ремесленников; беднякам же прав не полагалось, и они могли лишь рассчитывать на чью-либо милость. Во времена раннего капитализма «законы о бедных» (poor laws) приводили к криминализации и подавлению городской бедноты 41 ; неимущим крестьянам везло больше городских собратьев – до какой-то степени они могли обеспечивать себе независимое и достойное существование, притязая на ресурсы общего пользования, пусть даже это теоретически существующее право постоянно оспаривали помещики и правители.
41
Giovanna Procacci, «Social Economy and the Government of Poverty», in The Foucault Effect. Studies in Governmentality, eds. Graham Burchell, Colin Gordon, and Peter Miller, 151–167 (Chicago: University of Chicago Press, 1991).
Фермеры, вынужденные перебираться в город из-за огораживаний, проводимых знатью и буржуазным правительством, перевезли с собой практики производства «общинности». Однако практики трансформировались согласно требованиям промышленного капитализма. Самоорганизация пролетариата привела к появлению первых систем совместного страхования, а также потребительских и жилищных кооперативов; эти институции настолько укрепили политическое положение рабочего движения, что сделали возможными расширение политической вовлеченности и улучшение условий труда 42 . Государство взялось обеспечивать социальную и экономическую безопасность, предоставлять жилье и инфраструктуру – с приходом фордизма эти задачи стали государственным приоритетом, и их значимость не меркла ни при «Новом курсе» Рузвельта, ни при формировании европейских государств всеобщего благосостояния. В данном случае мы можем говорить об «огосударствлении» совместности. Определенно, Мануэль Кастельс подразумевал именно такой тип фордистского поселения, называя города пространствами «коллективного потребления» 43 , в которых государственный сектор предоставляет все необходимое. Государство и рынок должны были обеспечивать благосостояние и безопасность, а либеральная демократия – гарантировать равные для всех права. Действуя сообща и единовременно, они позволяли горожанам надеяться на светлое будущее. Идея «общинного» 44 (commons) казалась совершенно устаревшей и не соответствующей требованиям эпохи модерна. Так «общинное» отделили от городских практик.
42
Andreas Exner and Brigitte Kratzwald, Solidarische Okonomie und Commons (Vienna: Mandelbaum Verlag, 2012), 54.
43
Manuel Castells, «Collective Consumption and Urban Contradictions in Advanced Capitalism», in The Castells Reader on Cities and Social Theory, ed. Ida Susser, 107–129 (Oxford: Blackwell, 2001).
44
В этой статье
Однако даже в те времена рост качества жизни не затрагивал всех и каждого. Уже Анри Лефевр в 1968 году акцентировал необходимость «права на город», права на участие в городской жизни, которое должно быть доступно в том числе и маргинальным группам 45 . За прошедшие десятилетия социальное исключение лишь усилилось и стало больше распространяться. Городское пространство коммодифицировалось и стало эксплуатироваться в соответствии с требованиями неолиберальной городской политики 46 , что воскресило требования «права на город». Как и раньше, люди стекаются в города, надеясь обрести работу, жилье и пространство для жизни. Капиталисты, напротив, расценивают город как поставщика выгодных инвестиционных возможностей. Городским правительствам приходится удовлетворять интересы и тех и других; но в ситуации постоянного бюджетного дефицита они вынуждены служить нуждам капитала. Так, города функционируют сообразно логике эксплуатации, исключающей из внимания качество жизни большинства горожан. Все меньше людей могут участвовать в коллективном потреблении, о котором говорил Кастельс. Нарастающая эксплуатация городов ведет к новым огораживаниям, и в силу этого все большее число горожан теряет доступ к пространству и ресурсам, поскольку им не хватает финансового капитала, – и это состояние значительно ограничивает их агентность (agency). Результат таких трансформаций – бессилие и фрустрация, все больше захватывающие молодежь (но не только), которая не видит перспектив на будущее. Горожане переживают утрату контроля над собственными жизнями. Они не чувствуют, что экономика в них заинтересована, а политики действительно представляют их интересы. Кажется, что их роль сведена к одному лишь потреблению, на которое остается все меньше средств.
45
Henri Lefebvre, Le droit a la ville (Paris: Anthropos, 2009).
46
Holm and Gebhardt, Initiativen fur ein Recht auf Stadt, 9.
В этот момент полностью проявляются слабые стороны, отличающие систему государства всеобщего благоденствия: социальная защищенность оказывается зависимой от эффективности наемного труда, а значит, и от экономического роста. Соответственно, этот тип защиты становится доступен лишь тем, кто подчиняется логике системы. А если говорить точно, она и вовсе недоступна, когда нужна более всего – в период экономического кризиса. Граждане делегировали решение общественных вопросов государству, тем самым отказавшись от контроля над ними. Они свели свою роль к участию в проходящем раз в несколько лет голосовании – когда они выбирают партию, которая, кажется, представляет их интересы. Правительство же зарекомендовало себя как плохой попечитель: вместо того чтобы распоряжаться общественной собственностью, оно взялось ее продавать в надежде заполнить пустую государственную казну. Такие опыты лишения и исключения вызвали к жизни дебаты об альтернативах и стимулировали борьбу за городскую совместность.
В свете неолиберальных урезаний бюджета городские власти также заинтересовались другими формами совместного обустройства (communal design) общественных пространств и благ. В этом смысле «совместность»(«commons») становится своеобразным экраном, на который проецируют самые разные идеи и интересы; границы этого экрана не заданы, да они и не могут быть точно очерчены. Значимыми аспектами для общественных дискуссий становятся устройство городов как «совместностей», городское планирование как «производство совместности», а также рефлексия о городах, приемлющих идею совместности. И если для городских властей самоорганизация граждан – шанс на экономическую разгрузку и, возможно, стабилизацию существующих систем представительной демократии и свободного рынка, то для маргинализированных и политически мотивированных групп – это возможность повторной апроприации города и общественных пространств, возвращение их горожанам. Эти группы, взявшись за последовательную критику системы, пытаются создавать модели устройства общества, альтернативные капитализму. Конфликтов им не избежать – и этим городская совместность связана с «общинностью», своей предшественницей.
Каким потенциалом обладает концепт «совместности» в современной политической ситуации и почему он представляется двойственным? Мы сможем это понять, определив значение и функции этого концепта в докапиталистическом периоде. И пусть концепт нельзя перенести в настоящее без изменений, мы можем определить его базовые принципы, которые позднее наполним современным содержанием.
Пусть практики «обобществления» и появились на заре человечества, тем не менее историки отсчитывают возникновение «общего» (commons) от 1215 года 47 , когда английский король Иоанн II принял Великую хартию вольностей. Этот закон подвел черту под постоянными, тянувшимися добрых 150 лет столкновениями нормандских завоевателей с британскими дворянством и духовенством. Подписав хартию, король Иоанн, потомок Вильгельма Завоевателя, был вынужден отказаться от введения континентального римского права и признать «общинное право» (common law), существующее со времен Нормандского завоевания. Хорошо известно, что Великая хартия вольностей стала первым примером кодификации фундаментальных политических прав для всех людей независимо от их статуса. В свою очередь, Иоанн II был признан королем Англии.
47
Peter Linebaugh, The Magna Carta Manifesto. Liberties and Commons for All (Berkeley; Los Angeles; London: University of California Press, 2008).