Уроборос
Шрифт:
Егор так и не понял, почему ему так повезло. Авария не в счет, на дороге, бывает, и не такое случается. Но вопрос Нины все-таки сыграл свою роль, испугав ровно в тот момент, когда надо было слегка испугаться.
Конечно, он ничего не хотел ей говорить. Зачем? Он не знал ни одного примера успешного саморазоблачения. Это только на словах они умоляли открыться, рассказать все, как есть. Уверяли, что нет мук сильнее, чем пытка незнанием и маята подозрений. Но получив в лицо всю правду, то есть подтверждение своим догадкам, они взрывались. И первым в этой взрывной волне гиб мягкотелый доверчивый болтун. Конечно, Егор боялся, что эта аферистка разнесет в щепки весь мир. Его. Ее. Мир вообще. У нее же чека была в голове вместо мозга. И дернуть ее могло и от гораздо меньшего.
Нет уж. Егор предпочитал ждать. Удобного момента. Повода. Подвоха. Прокола. Мало ли что жизнь подбросит и как еще все может повернуться. Да, это ожидание было не лишено пикантной подлости, потому что она-то ничего такого не ждала. Жила, «пила свое вино, спала в саду, просушивала блузку» [6] . Страдала. Надеялась. Корила себя. Копалась в прошлом. Искала там какие-то ответы на какие-то вопросы. Предпочитала дрему жестокой яви. А он всего лишь не будил ее, но и выбора не отнимал. До тех пор, пока она хотела верить, что Варвара сука, а он расцарапал себе спину о гвозди в павильонах, она жила одной жизнью. Когда поняла бы, что он врет и Варвара права, началась бы другая. Егор давал ей время.
6
Строка из стихотворения И. Бродского. — Прим. ред.
Она съездила в Питер и сама принялась все портить. Он ненавидел этот город. Сырость, тлен, гниль, распад, ржа крыш и «псориаз асбеста». Холодная река, унылый ветер, собачий вой, обоссанные дворы, сквозняки в парадных, сырость в постели. Место, чтобы тосковать, страдать и делать глупости. Но она захотела, и он отпустил ее. Отпустил и когда она побежала еще дальше, прочь из дома. Он давал ей свободу, разве нет?
Он мечтал разрушить мир, который по кусочку, по нитке она собирала все эти годы. Стремление к равновесию и гармонии было желанным для нее, но для него оно грозило энтропией и смертью. Нина поняла это и ушла. Но для кого она искала облегчения? Для него или для себя? Егор никогда не понимал, почему эта дурочка думала, что все крутится вокруг нее. Онбыл король-солнце. ОН! Именно егогравитация обеспечивала притяжение этих дурных блуждающих планет. Он всегда знал, что будет так, как он решит, и крепко держал в руках веревочки от всех своих марионеток. Но сейчас он вдруг засомневался. Егор уже не мог с уверенностью сказать, прибежит ли она обратно, стоит ему позвать ее. А что, если нет?
Эту ведьму нельзя было недооценивать. Их партия еще только начиналась и, похоже, он слишком рано расслабился.
Ужас от пережитого заставил Нину замолчать до конца поездки. Но еще неизвестно, что напугало ее больше, само происшествие или совпадение, с ювелирной точностью подверставшее смертельную опасность и ее вопрос. В один миг все обесценилось. Егор ушел и от ответа, и от удара.
Они оба очнулись, когда Егор заглушил мотор, и только тогда поняли, что по инерции он приехал домой. К себе домой, в их бывшую квартиру.
— Я все равно хотела кое-что забрать, — на ходу сообразила Нина.
Он посмотрел на нее. Егор явно прикидывал — хитрит? Хитрит. Хочет застать его врасплох. Подловить с поличным. Найти улики в доме. Егор плотоядно улыбнулся. Да не вопрос, конечно. Нина могла поручиться, что это ему было только на руку. Хочешь доказательств, так пойди же, поищи! Они вошли в знакомый подъезд, и ее сердце сжалось до размеров грецкого ореха.
Стоя на пороге квартиры и дожидаясь, пока Егор, гремя ключами, отопрет, наконец, дверь, она думала, осталось ли в доме хоть немного спиртного? Нина предполагала кефир в холодильнике и запасы питьевой воды в промышленных масштабах. Ей же совсем не помешала бы сейчас рюмка коньяку. Залпом. Хлопнуть и отдышаться.
Наконец они вошли. Квартира была чужой, молчаливой и враждебной. Исчезли многие привычные вещи, зато появились новые. Кое-какие предметы переехали и стояли не на своих местах. Шторы почему-то были завязаны узлами. Фотографии и картины на стенах покривились. Порядок был, но наведенный чужой безразличной рукой. Нина, осторожно, как по узким доскам в наводнение, прошла в три точки. Заглянула в спальню, зашла на кухню, села на диван.
Она обратила внимание на светлый квадрат на стене. Раньше там висела большая фотография, на которой они, счастливые и дурные, изображали детей Диониса, позировали с венками винограда на голове и полотенцами на бедрах. Теперь снимок стоял на полу, отвернутый к стене. Нина спросила, что случилось, Егор пожал плечами и сказал, что, кажется, крепеж не выдержал. Струна лопнула.
Струна. Лопнула. Нина машинально поглаживала ладонью диван, словно домашнее животное. Сколько кофе и вина она здесь выпила, сколько фильмов пересмотрела в обнимку с Егором, сколько часов провела в одиночестве, ожидая его возвращения. Как же теперь все это было глупо и грустно. Она была уверена, что на железных креслах в зале ожидания аэропорта ей было бы удобней, чем на этом проклятом диване.
Егор вышел в туалет, и она вспомнила про выпивку. Нина ничего не обнаружила на полках в кухне, открыла холодильник. Чисто. Свежеприготовленная еда в контейнерах. Как это? Ах, ну да, он же запустил сюда домработницу. Сицилианская защита. Она осмотрелась: никакого алкоголя. Достала небольшую банку с солеными огурцами. А это что за дрянь? Прокисший сок побелел и огурцы обложила плесень. Она побрезговала сливать содержимое и с отвращением поставила банку в мусорное ведро. Фу, даже выпить расхотелось. Про деньги бы не забыть спросить.
Она прошлась по квартире. Как после смерти прокаженного выкидывают и сжигают вещи, так и из этого дома постарались побыстрее выкурить не только ее, но и ее дух. Это было сложно сделать, поскольку здесь даже стены стояли по ее плану, но запах ритуального костровища, висящий в воздухе, преследовал и не отпускал. Тревожное предчувствие, возникшее в той заброшенной деревне на крыльце под проливным дождем, не обмануло. Ей уже нигде не было места. Ни один из домов не принимал Нину. Там еще не принимал, здесь уже. Ее отовсюду норовили выставить вон. Она заметила, что на большом комнатном растении, много лет капризно кисшем в керамическом горшке, вдруг распустился красный цветок. Как будто оно тоже вздохнуло с облегчением и выбросило праздничный флаг, когда Нина убралась.
Нина вздохнула. Хлопнула дверь. Егор вернулся в комнату.
За стеной почтенная Зинаида Матвеевна настроилась провести вечер перед телевизором. Сам праздник она почти не заметила, поздравились с двумя подружками, выпили по бокалу шампанского по телефону под звон курантов и разошлись по кроватям, как по палатам. Но сегодня по завалящему кабельному каналу давали программу, которую она никак не могла пропустить. В патоку праздничных концертов вставили кое-что специально для нее, как она любила, как ей нравилось, и от предчувствия и любопытства у нее сладко сводило живот.
Скорее всего, это был какой-то повтор, в студии не было ненавистной ей и ее одиночеству новогодней дребедени: елочек, снежинок, шариков, зато были герои: девчонка, рыжеволосая шалава, ее мать, хамоватая истеричка, группа косноязычных и прыщавых молодых людей, а также их родственники всех мастей. Все были перевозбуждены и так и не смогли договориться, кто же является отцом ребенка рыжей девки. После новостей давали вторую серию, в которой анализ ДНК должен был расставить все точки над «i» и положить конец спорам и сомнениям. Сама героиня по этому поводу отмалчивалась, делая вид, что она святая и все путем. Похоже, она только накануне вышла из тяжелого запоя, в котором пребывала последние десять лет. Миловидное в сущности лицо уже тронула печать алкогольного распада, черты поплыли, взгляд был пустым и бессмысленным, настрой драчливым, во рту не хватало одного зуба.