Уроборос
Шрифт:
Она решила не мудрить, поблагодарила и днем, когда по всем расчетам Егора не было дома, заехала за деньгами. Нина стояла в коридоре, держала в руках толстый конверт, и пыталась понять, что для нее сейчас важнее — чувство свободы или защищенности? Положив конверт обратно на стол, она выбрала бы первое, забери — второе. Она медлила. Наконец, засунула его в карман и направилась к двери.
Телефон лежал на полу. Она чертыхнулась, проклиная свою рассеянность, и подобрала аппарат. Взвесила на руке. Нет, это был не ее, вероятно, один из многочисленных телефонов Егора. Пароля не было. Она полистала содержимое, ничего не поняла и уже было собиралась положить его на стол, как вдруг что-то привлекло ее внимание.
Нину всегда занимало, как из ничего, из воздуха, может собраться удар, сила которого сопоставима с физическим. Телефон выпал у нее из рук. Обмякли ноги, и пересохло во рту. Разом, как будто их никогда и не было, ушли все силы. Тело отяжелело. Она села прямо там, на циновке перед входной дверью.
Почему-то ей было страшно неловко. Она терла руки, словно испачкалась в чем-то, словно на них налипла какая-то дрянь. Что было в том телефоне? Ничего особенного. Любовная переписка. Слова показались ей знакомыми, она решила, что переписывались они с Егором. Но нет. Женское имя было другим. Это была не она. Что-то чужое и грязное протекло ей под одежду.
Нина, не вставая, подползла к аппарату, подобрала его. Она не могла остановиться. Открывала одну страницу за другой, и это было похоже на падение с лестницы. Ступень за ступенью. Головой, коленом, ребрами. Опять головой. Удар. Еще один. Еще. Еще. Еще.
Когда она закончила, у нее не было сил ни вздохнуть, ни пошевелиться. С ней было покончено.
Прошел час.
Нина с трудом открыла глаза. Ладони были холодными и мокрыми, во рту оставался гадкий привкус, все тело, казалось, покрывала испарина. Хотелось выпить. Продышаться. Вдохнуть-выдохнуть. Запустить по новой вставшее было сердце.
Хотелось в ванну, вымыть руки, ноги, душ принять, смыть эту липкую слизь. Так разрыдаться, чтобы все слезы вылились без остатка, и она встала опять здоровой, легкой и пустой. Встала Нина как глиняная баба на чугунных ногах. Вместо головы был кокон из ваты с ртутью. Тошнило. Невозможно было ни стоять, ни лежать, ни садиться в машину, ни оставаться, ни дышать, ни думать, ни есть, ни пить, ни спать.
И словно на мертвой планете закатилось светило, и повисли свинцовые сумерки.
День был странным. Егор чертыхался, когда утром оставлял очередной конверт в коридоре. Тоже мне, Санта-Клаус нашелся, и в чье же пальто он отложил золотое яйцо в Новогоднюю ночь? У него что, печатный станок под кроватью? И, хотя кроме себя некого было винить в недоразумении, он все равно злился на Нину. Все было из-за нее. И еще этот ее смех…
Он уехал из дома, но всю дорогу что-то не давало ему покоя. Егор сосредоточенно вспоминал, отключил ли то, закрыл ли это — вечная забота Нины — стоило выйти за порог, как ее начинали терзать сомнения, не оставила ли на открытом огне еду, выключила ли утюг, чайник и еще десятка полтора электрических приборов. Она могла вернуться с полдороги, убедиться, что все в порядке, опоздать в положенное место на час и мило всем улыбнуться. Извините.
Егора это всегда раздражало, но сейчас он сам с маниакальной настойчивостью прокручивал в голове события того утра. Теперь Нина не ходила за ним следом, как собачка, не подбирала разбросанные им вещи, не варила кофе, не приносила свежие рубашки и носки. И это было хорошо. Он одевался в полусне, наугад и наощупь выдергивал одежду с полок. Над его внешним видом уже посмеивались, но Егору было не просто все равно, ему это нравилось — теперь даже со стороны было видно, что нет этой проклятой заботливой руки, которая как ребенка одевает его по утрам, кормит завтраком и вытирает сопли. Он жил один! И разноцветные носки были его знаменами.
Но только не в то утро.
Он так и не смог вспомнить, что сделал или не сделал, забыл, не выключил, оставил, не передал, не перезвонил. Дело было к вечеру, когда как кентавр, сроднившийся со своим автомобилем, Егор стоял в пробке. Неожиданно его внимание привлекла высокая фигура. Женщина вышла из подъезда хорошего дома и направилась к автомобилю, припаркованному во дворе. На ней было длинное пальто и большие солнцезащитные очки в пол-лица. Что было странно, поскольку никакого солнца и в помине не было. Ну, мало ли, он уже собирался отвернуться, как вдруг порыв ветра распахнул полы пальто, и под ним сверкнуло совершенно голое тело, покрытое синяками и ссадинами. Женщина судорожно стянула края одежды и поспешила забраться в машину. Похоже, она была пьяна, а очки защищали ее не от солнца, а от любопытных глаз. Какая-то чужая драма только что промелькнула перед ним. Внезапно Егора осенило. Это была Варвара. Ходили слухи о ее очередном стремительном романе, на этот раз с нефтяным магнатом, который сначала щедро сыпал деньгами и комплиментами, а потом начал привязывать к батарее и бить в лицо.
Пожалел ли Егор ее? Нет. Для него она мало чем отличалась от длинноногих, потраченных кокаином авантюристок: они сами выбирали себе жизнь, в которой их сначала купали в шампанском и таскали по тропическим островам, а потом били, унижали и выбрасывали на помойку к другим таким же поломанным куклам. Они начинали пить, нюхать, колоться, проклинать судьбу и стремительно гнать ее к какому-нибудь нелепому финалу.
Но что-то его задело. Этот ее судорожный жест, попытка прикрыть наготу, спрятаться и скрыться, отозвались в Егоре тревогой. Все что-то прятали и скрывали. Все. У всех были свои грязные и жалкие секреты. Имелись они и у него. Хотелось, чтобы был на свете еще кто-то, кому он мог бы доверять, как самому себе. Но вот как раз себе-то он и не стал бы доверяться.
Он не считал себя плохим человеком, но знал, что обладает способностями в деле недоговаривания и лжи. Возможно, все могло бы быть иначе, но в том мире, в котором он жил, Егор не мог и не хотел ничего менять. Вот только смутное подозрение, что где-то он все-таки прокололся, не оставляло.
Ее вырвало. Нина успела добежать до туалета и, пока отплевывалась от ядовитой массы и пыталась перевести дух над раковиной, подумала, что надо было блевануть прямо там, в коридоре, на проклятый телефон. Вывернуться рвотной массой на эту гору лжи, состряпанную по-тихому у нее за спиной.
«Черные лебеди» — непредвиденные обстоятельства, про которые говорят, что они двигают историю. Их невозможно предугадать, к ним невозможно подготовится. Credo quia absurdum. Пока не произошли, они кажутся невозможными, и только потом, когда уже все случилось, все хватаются за головы и начинают задним числом перебирать в памяти очевидные признаки наступавшей катастрофы. Когда приходит время «черных лебедей», все становится предельно просто. Или выживешь, или потонешь. Пока Нина камнем шла на дно.