Уроборос
Шрифт:
Егор не без интереса наблюдал за съезжающимися на съемки артистами. Эти капризные, чванливые, порой небесталанные дети изо всех сил старались обвести мир вокруг пальца. Они уже не могли остановиться, игра сопровождала их везде, на сцене и в жизни. Однако в отсутствие самоиронии и хорошего режиссера превращалась в самодеятельность. Страх, восторг, радушие, сочувствие, уважение, восхищение были чрезмерны. Мало кому удавалось искренне сыграть саму искренность. Они были убеждены, что любое движение совершают легко и непринужденно, хотя каждый жест, каждый шаг и поворот головы были продуманы и просчитаны до миллиметра.
Понимала это публика или нет, но у нее были свои цели и ночные тайны. Образы актеров разбирали, как фрукты с прилавков. Одного видели
В студии под софитами собирались стареющие мужчины и молодящиеся женщины. Они беспокоились об освещении и капризничали, выбирая себе место за столом. Все знали свои ракурсы, и режиссеру приходилось крутиться, чтобы грамотно рассадить хищников. Никто не должен был остаться недовольным, но и никто не должен был пострадать. Большинство вели себя деловито, пара оптимистичных балагуров разминала мышцу остроумия и красноречия. Мэтры снисходительно и свысока наблюдали за молодежью. Слева за столом, поправляя прическу и всячески охорашиваясь, сидела добрая знакомая Егора. Заметив его, она на секунду замешкалась, выверяя реакцию, затем расцвела в обезоруживающей улыбке. Она была так мила и приветлива, что Егор невольно обернулся, может, кто-то стоял у него за спиной? Нет, мед ворожеи изливался именно на него. Он приподнял воображаемую шляпу в ответ, но на него уже не смотрели.
Наконец, дали мотор. Егор особенно любил этот момент — словно по команде за столом распускались цветы зла. Лицемерие сменяло лицедейство, но своих было сложно обмануть. Здесь всё про всех знали, выслушивая возвышенные речи, расплывались в умильных улыбках, но порой, забываясь, теряли лицо, и сквозь парадную мину проступали то неприязнь, то презрение. Лесть, кадреж, заигрывания, песни, пляски, куплеты, декламации, ужимки, бровки, глазки, хорошо поставленные голоса, глупости с умным видом, ухмылки и подколки — все это смешивалось с выпивкой винного и коньячного цвета и несъедобной едой в тарелках и являло собой настоящий дурдом.
От настоящей еды и питья отказались раз и навсегда, после того как на одной из съемок пошли навстречу инициативной группе артистов и разложили живые закуски и разлили натуральный алкоголь. Через час процесс стал неуправляемым, через два те, кто не передрались, переругались, а после просмотра отснятого материала режиссер запил сам. Так выпивку заменил компот, еду — пластик. Но Егору казалось, что силиконовые закуски здесь очень к месту. Все выглядело пародией — на людей, на пищу, на чувства, на талант, на любовь и симпатию.
— Скажи этому гению, чтобы все декорации пропиткой обработали! — сказал он директору. — Иначе пусть сам с пожарниками разбирается!
Тот обреченно выдохнул. Предстоял очередной непростой вечер, переходящий в ночь и ложащийся на дно бутылки.
— Да, Егор, совсем забыл, — директор придержал его за локоть. — Дело есть, не уходи сразу, обсудим?
Егор кивнул и удалился с площадки. Пара красивых глаз с ненавистью проводила его, но ему было все равно.
Инструктор оказался моложе, чем Нина думала. В раздевалке тетки часто пускали слюни и с завистью обсуждали, кому такое счастье достанется. Всем виделась пустоголовая молоденькая вертихвостка. На выходе женщины прощались с юношей и уходили, разнося по домам мечты о прекрасном, с которым так безнадежно разминулись во времени.
Он был совсем не глуп, и Нина весело проводила с ним время. Однако ему явно хотелось большего, чем разговоры и прогулки, он решил предпринять решительный шаг к сближению и привел Нину в «свою семью». Зря он это сделал, но, кто же знал. «Семья» состояла из пары десятков людей разного возраста и положения. В принципе, это могло бы быть клубом по интересам, но все оказалось немного сложнее.
Неудовлетворенность жизнью, испытания, разочарования, болезни, пережитые и грядущие, согнали их в стаю. Они мало чем отличались от окружающих, возможно, на один защитный слой у них было меньше. И они организовались против жестокого и несправедливого мира. Свалили в кучу все подряд: восточные учения, Ошо, Фрейда, Маслоу, Франкла, Блаватскую, Гурджиева. Практиковали йогу, ушу, тайсзысуань, карате. Все было очень поверхностно, но очень серьезно. Попавшие в кружок все время напоминали друг другу, что они избранные, те, кому повезло оказаться в первых рядах. От ответов на прямые вопросы уходили, напускали умный и многозначительный вид. Периодически шайка собиралась у кого-то на квартире, а поскольку богатые тоже грустили и попадались на душеспасительную удочку, иногда это бывали роскошные апартаменты в престижных районах или дома в дорогом пригороде. Они сообща что-то готовили, например плов. Немного выпивали. Беседовали. Рассуждали о природе явлений. Философствовали. Наблюдая за ними и слушая мальчика, Нина ни ушам, ни глазам своим не верила. Она не хотела никого обидеть, но порой едва сдерживала смех. Все это было так напыщенно и так наивно. Однако чего-то явно не хватало. Вскоре выяснилось, чего, а вернее, кого именно.
Это была маленькая коренастая женщина со скуластым лицом. Аминат. Тихий голос, тяжелый шаг. Праматерь. Первопричина. Источник. Учитель. Мастер. Теперь стало понятно, на какую липкую ленту слетелись эти несчастные. С первого взгляда женщина вызвала у Нины глубокую неприязнь. Аминат была чем-то похожа на змею, ее взгляд был холоден и расчетлив, понять, о чем она думает, глядя в лицо собеседнику, было невозможно. Нине она показалась жесткой, даже жестокой, хорошо знавшей людей и жизнь. Она явно занималась чем-то еще, помимо личностного роста и духовного просвещения своих братцев-кроликов. Нина не удивилась бы, если бы оказалось, что она крышует конопляный трафик или приторговывает АК-47.
Но все же в делах душевных Аминат была аферисткой средней руки и мелкого пошиба. Она не тянула на звание выдающегося беса. Гипнотизировала свою паству, стряхивала с нее деньги и тешила свое самолюбие.
Нина, как ни была растеряна, не готова была примкнуть к толпе безвольных пораженцев. И Аминат это понимала.
На небе как будто закончился весь снег, и наступило затишье. Егор, с трудом сдерживая досаду и раздражение, курил на чужом балконе. Утром он полез в холодильник за едой, уже было захлопнул дверцу, как вдруг внезапно открыл ее вновь. Не может быть. Он посмотрел внимательнее. Обшарил полки, заглянул в морозильную камеру. Безрезультатно. Банка с забродившими огурцами и обручальным кольцом исчезла бесследно.
Разнос Марьванне ничего не дал. Женщина оказалась с характером, она выслушала Егора и заявила, что без его разрешения ничего, ни из дома, ни из холодильника не выбрасывала, что она «не первый год замужем» и не собирается портить свою профессиональную карму такими казусами. В том мусорном пакете, что она выносила утром на помойку, было что-то подозрительно тяжелое. Возможно, он сам сунул туда свои протухшие огурцы. Больше ей сказать нечего. Простите.
Следующие полчаса Егор провел незабываемо. Надел желтые перчатки и, сдерживая рвотные спазмы, полез в контейнер. Мимо прошел сосед с верхнего этажа. Мужчина ничего не сказал, но в изумлении уставился на Егора. Ну да, жизнь она такая, вчера ты ездил на хорошей машине, сегодня копаешься в мусорном баке. Наконец, Егор не выдержал. Он бросил в помойку перчатки и почти час принимал душ, пытаясь забыть все, что увидел. Он нашел банку. Она была разбита, вся гнусь вытекла из нее и смешалась с гнусью помойного контейнера. Кольца в этом смердящем месиве было уже не найти.