«Уродливое детище Версаля» из-за которого произошла Вторая мировая война
Шрифт:
Дело в том, что срок советско-польского пакта был определен в 3 года с автоматическим продлением на 2 года, если ни одна из сторон не заявит о выходе из соглашения. А вот польско-германский пакт был заключен на 10 лет.
И 13 февраля 1934-го, когда полковник Бек находился с визитом в советской столице, Литвинов, «смеясь, как бы в шутку» (так сказано в его докладе по итогам беседы с польским коллегой) заявил, что Москва испытывает «некоторую ревность» по поводу того, что «Польша заключила пакт с нами на три года, а с Германией — на 10 лет». Бек при этих словах «явно смутился (единственный раз за все время нашей беседы) и даже заерзал на стуле и невнятно сказал, что это можно исправить».
Дабы вывести польского коллегу из этого «невнятного» состояния, Максим Максимович эдак по-простецки
В планы поляков, как очень скоро выяснилось, продление пакта с СССР не входило. Получалось, что уже в середине 1935-го Варшава не исключала прекращения действия указанного соглашения о ненападении. Если мы вспомним о вышеупомянутых тайных польско-германских и польско-японских договоренностях и, как тогда считали в Европе, высокой вероятности войны указанной тройки против СССР именно в 1935 г., то такая позиция Польши становится тем более понятной.
312
Документы внешней политики СССР (далее — ДВП СССР). — М.: Политиздат, 1971, т. 17, с. 134–138.
Но и просто так уйти от поставленного Москвой вопроса Варшава тоже не могла. Поляки взяли время на размышление. «Размышляли» они полтора месяца. Как оказалось — искали формулу, как бы так «продлить» польско-советский пакт, чтобы… не продлевать.
Эту хитрую, как полагали в Варшаве, формулу изложил 25 марта 1934-го посланник Польши в СССР Лукасевич. Он предложил применить к польско-советскому пакту те же самые подходы, которые заложены в пактах о ненападении СССР с прибалтами, в частности, с Эстонией и Латвией.
«В ст. 7 польско-советского пакта срок его определен на 3 года, с автоматическим продлением на 2 года, если не будет денонсации. Таким образом, по истечении 5-летнего срока пришлось бы вести переговоры о новом пакте», — согласился Лукасевич. А вот в ст. 6 пакта СССР с Эстонией и в ст. 6 советского пакта с Латвией «срок договора определен тоже в 3 года, однако с бесконечным автоматическим продлением на каждые последующие два года, если не будет денонсации». Для того, чтобы придать длительный характер польско-советскому пакту, Бек и польское правительство, указал Лукасевич, предлагают подписать протокол, по которому срок польско-советского пакта определяется точно таким же образом, как и срок советских пактов с Эстонией и Латвией. Такое разрешение вопроса устранит-де «новые переговоры о польско-советском пакте к моменту истечения 5-летнего срока».
Замнаркома индел Стомоняков ответил, что это «не есть продление договора на 10 лет», и что «новое польское предложение сводится, по существу, к тому, что польское правительство оставляет за собой право денонсации польско-советского пакта за 6 месяцев до ноября 1935 г… польское предложение оставляет, по существу, все в прежнем состоянии, поскольку за обеими сторонами оставляется право денонсации пакта уже через год».
Последовавшая вслед за этим дипломатическая перепалка интересна не только железной логикой, с помощь которой Москва выводила Варшаву на чистую воду, но и очевидной демонстрацией «двойного дна» польской внешней политики (что служит еще одним аргументом в пользу тайных польско-германских соглашений).
Польский посланник стал напирать на то, что продление польско-советского пакта могут-де неправильно истолковать страны Прибалтики, а потому, мол, «продление польско-советского пакта невозможно без одновременной „синхронизации“ наших пактов с этими государствами», добавив, что «это, однако, является очень трудной проблемой».
Стомоняков парировал, что «мы в свое время заключили с Польшей самостоятельный пакт и решительно отвергли связывание его с другими проблемами, не относящимися к польско-советским отношениям». Больше того, и с прибалтами СССР заключал пакты, не оглядываясь на позицию Варшавы, «при этом подписали с ними пакты раньше, чем с Польшей», поэтому и «вопрос о продлении наших пактов с прибалтами может разрешаться только между нами и ними и не имеет никакого отношения к продлению польско-советского пакта».
Но самое главное: «Эти соображения посланника удивляют меня тем более, что Польша заключила 10-летний пакт с Германией, не проявляя при этом никаких забот о Прибалтийских государствах» (выделено мной. — С. Л.).
Припертый, что называется, к стенке Лукасевич начал переводить стрелки на «другие вопросы, которые пришлось бы урегулировать при переговорах о продлении польско-советского пакта на 10 лет». Но что за «другие вопросы» — пояснить так и не смог, дескать, «он не уполномочен говорить по этим вопросам».
И опять нарвался: член коллегии НКИД СССР напомнил, что, согласно уверениям Польши, польско-германский пакт о ненападении, заключенный на 10 лет, не связан «ни с какими другими вопросами из области отношений с третьими странами» [313] .
Далее Варшава «вдруг» вспомнила о ноте Чичерина о Литве от 1926 г. (имеется в виду непризнание Советским Союзом насильственного захвата Польшей Виленской области). В ноте Чичерина от 28 сентября 1926-го на имя главы тогдашнего литовского государства Сляжевичюса было сказано, что «фактическое нарушение литовских границ, имевшее место против воли литовского народа (т. е. военный захват Виленщины Желиговским с последующим оформлением этой аннексии польским сеймом. — С. Л.), не поколебало его отношения к территориальному суверенитету, определенному ст. II и примечанием к ней Мирного договора между Россией и Литвой 12 июля 1920 года» [314] .
313
ДВП СССР, т. 17, с. 204–208.
314
Документы внешней политики СССР. — М.: Политиздат, 1964, т. 9, с. 448.
«Вдруг» — потому что эта нота ничуть не помешала Польше заключить в 1932 г. польско-советский пакт о ненападении. Спрашивается: почему продление сроков действия этого пакта в 1934-м Варшава стала увязывать с советской позицией по Литве? Сам собой напрашивается ответ: потому что возникли некие новые обстоятельства, побудившие Польшу «по-новому» взглянуть на свои возможности относительно Литвы (которую поляки называли не иначе как «польской Австрией», имея в виду планы гитлеровского аншлюса).
В Москве выслушали эту очередную польскую претензию, выдвигавшуюся в качестве условия продления пакта о ненападении, и согласились подтвердить «соответственный пункт Рижского договора (1921-го. — С. Л.) касательно Литвы».
В Варшаве обнаружили, что опять попали впросак. «Это поставило Польшу в крайне затруднительное положение, выход из которого она стала искать в навязывании нам нового условия об аннулировании в той или иной форме ноты Чичерина о Литве от 1926 г., — писал нарком Литвинов временному поверенному в делах СССР во Франции 4 апреля 1934-го, — этот пункт договора говорит не только о Литве, но и об Украине и Белоруссии, и поэтому, когда я согласился на упоминание в протоколе всего пункта, Польша поняла, что мы таким путем получаем от нее письменное формальное заверение отсутствия у нее каких-либо соглашений с Гитлером касательно Украины и Белоруссии. Ее предложение об упоминании в протоколе лишь 2-го абзаца статьи, говорящего только о Литве, я, естественно, отклонил, и это вновь загоняет Польшу в угол, ибо если она решительно будет отклонять ссылку на весь пункт, то она этим скажет, что у нее есть какие-то соглашения с Гитлером» (выделено мной. — С. Л.) [315] .
315
ДВП СССР, т. 17, с. 235.