Урок мастера

Джеймс Генри

— Каждый может его достичь своим путем, — ответил Пол Оверт.

— Каждый, но не каждая. У женщин здесь столько стеснений, столько преград! Но ведь это же своего рода бесчестье, если вы что-то делаете и не можете его достичь, не правда ли? — продолжала мисс Фэнкорт, перескакивая с одного ряда мыслей на другой, как то с ней нередко бывало.

Так вот они сидели вдвоем, рассуждая о высоких материях среди эклектического убранства этой лондонской гостиной, рассуждая с большой серьезностью о высоком предмете — о совершенстве. И надо сказать в оправдание всей этой эксцентричности, что вопрос этот много значил для них обоих: в голосах их звучала искренность, чувства их были подлинны; в том, что они говорили, не было ни малейшей позы — ни друг перед другом, ни перед кем-либо третьим.

Предмет этот был настолько обширен, что они сочли необходимым несколько его сузить; совершенство, на котором они решили сосредоточить свои размышления, было совершенством полноценного произведения искусства. По-видимому, мисс Фэнкорт и раньше случалось глубоко задумываться над этими вещами, и теперь вот гость ее мог вволю насладиться ощущением того, что беседа их позволяет им обоим высказать все сполна. Встрече этой суждено было остаться в памяти его на долгие годы и, больше того,

долгие годы его дивить: в ней было то, что прихотью случая выкристаллизовывается за миг в единой крупице, некая сущность, таящая запасы сил, которыми душа может жить потом недели и месяцы. У него до сих пор еще, стоит ему только задуматься, встает перед глазами эта светлая, красная комната, так располагающая к задушевным беседам, с занавесями, на которые, на редкость удачно сочетаясь со всем остальным, смело легли яркие голубые мазки. Он помнит, как там была расставлена мебель, помнит раскрытую книгу на столе и совсем особый аромат цветов, стоявших где-то позади него слева. Все это как бы обрамляло то удивительное чувство, которое зародилось в эти проведенные там два часа и которое прежде всего проявило себя тем, что вновь и вновь побуждало его повторять про себя: «Мог ли я думать, что когда-нибудь встречу такую… Мог ли я думать, что когда-нибудь встречу такую!..» Непринужденность ее и озадачивала его, и увлекала, с ней все было так просто. У нее было независимое положение — оставшаяся без матери девушка, которой уже исполнилось двадцать лет и которая избавлена от всех предрассудков, какие в семьях так часто стесняют жизнь подрастающим дочерям. Она бывала в обществе без обременительной компаньонки; гостей своих она принимала одна, и, хотя она вряд ли обладала способностью себя защитить, по отношению к ней не могло быть и речи о каком-либо покровительстве или опеке. Во впечатлении, которое она производила на вас, непринужденность сочеталась с такой душевною чистотой, что, невзирая на всю поистине современную независимость ее положения, ее никак нельзя было отнести к числу легкомысленных юных девиц. А она действительно была вполне современной, и Пол Оверт, любивший строгие тона прошлого и старинную позолоту, не без тревоги задумался над тем смешением красок, которое в будущем ждет палитру художника. Ему трудно было свыкнуться с мыслью, что она так жадно интересуется искусствами, которые дороги ему самому; это казалось просто невероятным, так странно было погружаться в этот кладезь взаимного понимания. Легко ведь заблудиться в пустыне; такова наша участь, и таков закон жизни; но какая же это редкость — натолкнуться вдруг на кладезь с прозрачной водой. Но если в эту минуту влечения ее души казались слишком необычными, чтобы в них поверить, то минуту спустя они уже представлялись ему слишком разумными, для того чтобы можно было в них усомниться. Они были одновременно и благородными, и еще не вполне созревшими, и, сколь они ни были прихотливы, они были ему ближе всего того, что он доселе встречал. Вполне возможно, что она потом откажется от них во имя политики, или «шика», или самого обыкновенного плодовитого материнства, как то чаще всего случалось с привыкшими марать бумагу и много мнить о себе избалованными девицами в век роскоши и в том обществе, где царит досуг. Он заметил, что главной особенностью акварелей, что висели у нее на стенах, была их naivete, ^[12] и подумал, что всякая naivete в искусстве все равно что цифра по отношению к числу: значение ее определяется той величиной, которую она выражает. Но тем временем он в нее влюбился.

12

наивность (фр.)

Перед тем как проститься с ней, он сказал:

— Я думал, что Сент-Джордж придет повидать вас сегодня, но его что-то нет.

Какое-то мгновение он думал, что она ответит: «Comment done? ^[13] Неужели вы пришли сюда только для того, чтобы его повидать?» Но он тут же подумал, насколько подобные слова диссонировали бы с теми едва ощутимыми проявлениями кокетства, которые ему удалось подметить в ней за все это время. И она ответила только:

— Вряд ли он сегодня приедет, он просил меня не ждать его. — А потом добавила, смеясь: — Он сказал, что это было бы нехорошо по отношению к вам. Но мне думается, что я могла бы принять вас обоих вместе.

13

Как же так? (фр.)

— Я тоже так думаю, — поспешил заметить Пол Оверт, стараясь показать, что может отнестись к этому с некоторой долей юмора. В действительности же все вокруг до такой степени поглощалось присутствием находившейся перед ним девушки, что появление любого другого лица, будь то даже столь чтимый им Сент-Джордж, скорее всего показалось бы ему в эти часы неуместным. На обратном пути он задумался над тем, что именно знаменитый писатель подразумевал, сказав, что это будет нехорошо по отношению к нему, и, больше того, действительно ли он не пришел в этот день из одной только деликатности, из боязни его, Оверта, огорчить. Когда он пошел, размахивая тростью, по обезлюдевшей в этот воскресный день Манчестер-сквер, обуреваемый нахлынувшим на него потоком чувств, он стал думать, что живет в поистине великодушном мире. Мисс Фэнкорт сказала, что она еще не совсем уверена, будут ли она и ее отец в следующее воскресенье в городе, но что если только они останутся, она надеется, что он к ней приедет. Она обещала дать ему знать, когда все окончательно определится. Выйдя на одну из отходивших от площади улиц, он остановился, не решив еще, что ему делать дальше, и стал высматривать, правда без особой надежды, не появится ли где свободный кэб. Минуту спустя он увидел, что по площади с другой стороны катит экипаж почти что ему навстречу. Пол Оверт собрался было уже окрикнуть кэбмена, как вдруг обнаружил, что тот кого-то везет; вслед за тем он увидел, что седок его собирается выйти возле одного из домов, и стал выжидать. По-видимому, это был тот самый дом, который Пол только что покинул; во всяком случае, вывод этот напрашивался сам собой, ибо из кэба вышел не кто иной, как Генри Сент-Джордж. Пол Оверт тут же отвернулся, как будто его уличили в подглядывании. Он не сел в этот кэб и решил, что пойдет пешком, но идти ему больше никуда не хотелось. Как хорошо, что Сент-Джордж не отменил своего визита, это было бы совершенно нелепо! Да, мир был великодушен, и Оверт тоже, ибо, взглянув на часы, он обнаружил, что еще только шесть, и мысленно порадовался за своего преемника: в его распоряжении был еще целый час, который он мог провести в гостиной мисс Фэнкорт. Сам он мог бы употребить этот час на то, чтобы нанести еще кому-то визит, но к тому времени, когда он дошел до Мраморной арки, ^{11} мысль о том, чтобы еще куда-то пойти сейчас, показалась ему нелепой. Пройдя под ее сводами, он забрел в Парк и там пошел по траве. Потом он миновал упругую дерновую поляну и вышел к берегу Серпентайна. ^{12} Дружелюбно приглядывался он к воскресным развлечениям лондонцев и почти сочувственно взирал на то, как молодые девушки катают по озеру своих кавалеров и как гвардейцы нежно касаются киверами искусственных цветов на праздничных шляпах своих спутниц. Он продолжил свою задумчивую прогулку; он направился в Кенсингтонский парк, посидел там в плетеном кресле, глядя, как дети пускают кораблики по круглому пруду: он был доволен, что никуда не приглашен в этот вечер к обеду. И уже совсем поздно он отправился в клуб, где, однако, был не в силах даже заказать определенное блюдо и велел официанту принести что-нибудь по своему усмотрению. Он даже не заметил, что он ест, а остаток вечера просидел в библиотеке клуба, делая вид, что читает какую-то статью в американском журнале. Он так и не узнал, о чем писал автор этой статьи: ему чудилось, что в ней говорится о Мэриан Фэнкорт.

11

Мраморная арка — триумфальная арка на площади перед Гайд-парком.

12

Серпентайн — искусственное озеро в Гайд-парке. В очерке «Лондон» (декабрь 1888) Джеймс, любивший Серпентайн, рекомендовал именно этот маршрут для прогулок.

Уже в самом конце недели она известила его о том, что они с отцом не поедут в воскресенье за город, все только что определилось. Она добавляла, что отец ее вообще никогда не может принять никакого решения и целиком полагается на нее. Поэтому ей и на этот раз пришлось все решать самой, ну вот она и решила. Она ни словом не обмолвилась о причинах, заставивших ее поступить именно так, предоставив Полу Оверту простор для самых смелых предположений. В доме на Манчестер-сквер в это воскресенье ему не так повезло, как прошлый раз, ибо приглашено было еще трое или четверо гостей. Однако наряду с этим было и еще три или четыре обстоятельства, вознаграждавших его за эту потерю; самым значительным из них было то, что в последнюю минуту отец ее уехал за город один. При этом известии смелое предположение, о котором я только что упомянул, стало как будто превращаться в нечто еще более смелое. И к тому же ее присутствие говорило само за себя, и была эта наполненная им красная комната, какие бы призраки ни появлялись там и ни исчезали, какие бы невнятные звуки они ни издавали. Да, наконец, у него была еще возможность оставаться там и ждать, пока все гости не разъедутся, и думать, что ей это будет приятно, хоть она и ничем этого не показала.

Когда они остались вдвоем, он сказал ей:

— Сент-Джордж все-таки был у вас прошлое воскресенье. Я его увидел сразу после того, как от вас ушел.

— Да, но это было в последний раз.

— В последний раз?

— Он сказал, что больше никогда не приедет.

Пол Оверт смотрел на нее с удивлением.

— Что же, он больше никогда не увидится с вами?

— Уж и не знаю, что у него на уме, — ответила девушка, улыбаясь. — Во всяком случае, сюда он больше ко мне не придет.

— Но скажите же почему?

— Не знаю, — ответила Мэриан Фэнкорт, и ее гостю показалось, что он никогда не видел ее такой красивой, как в те минуты, когда она произносила эти невразумительные слова.

Глава 5

— Нет, послушайте, я хочу, чтобы вы остались, — сказал Генри Сент-Джордж, когда часы пробили одиннадцать в тот вечер, когда Пол у него обедал. Гостей было много, но они начинали уже разъезжаться; попрощавшись с миссис Сент-Джордж, молодой человек протянул руку хозяину дома. Вслед за протестом Сент-Джорджа, о котором уже была речь, последовало еще несколько его слов о том, что теперь-то только они смогут уединиться и спокойно посидеть у него в кабинете, а ему еще так много всего надо сказать. Пол Оверт был в восторге оттого, что его попросили остаться; тем не менее он начал шутливо отговариваться, ссылаясь на то, что обещал прийти еще в один дом.

— Ну в таком случае вы нарушите свое обещание, вот и все. Обманщик вы эдакий! — вскричал Сент-Джордж тоном, который еще больше расположил к нему Оверта.

— Разумеется, я его нарушу, но оно действительно было дано.

— Вы говорите об обещании, которое вы дали мисс Фэнкорт? Так вы, значит, едете вместе с ней? — спросил Сент-Джордж.

Пол Оверт ответил на это вопросом:

— А разве она уже уезжает?

— Негодный обманщик! — в голосе его хозяина звучала ирония. — Я повел себя с вами благородно в том, что касалось этой молодой девушки. Больше я вам никаких поблажек делать не стану. Подождите меня здесь, минуты через три я приду.

Он вернулся к уезжавшим гостям, проводил до самых дверей одетых в длинные платья дам. Вечер выдался жаркий, окна были открыты, с улицы долетали крики факельщиков и грохот проносившихся экипажей. Это было блестящее общество; в душном воздухе ощущалось что-то праздничное — не только оттого, что все происходило именно в этом доме, но и от той особой атмосферы наслаждений, которые в Лондоне летними ночами бурным потоком проносятся по столь многим благоденствующим кварталам этого противоречивого города. Постепенно гостиная миссис Сент-Джордж опустела; очутившись наедине с хозяйкою дома, Пол Оверт объяснил, почему он остался.

— О да, какой-нибудь ученый, профессиональный разговор, — улыбнулась она, — разве можно упускать его в такие вечера! Милый мой Генри, я так за него рада!

Молодой человек смотрел какую-то минуту из окна на подъезжавшие кэбы и на увозившие гостей легкие кареты. Когда он обернулся, миссис Сент-Джордж в комнате уже не было; снизу доносился голос ее мужа; он смеялся, разговаривая в подъезде с одной из дам, которая ожидала свою карету. Несколько минут Пол оставался совсем один в этих теплых опустевших комнатах, залитых мягким светом слегка расцвеченных ламп, где кресла были сдвинуты с мест и где слышался запах цветов. Это были просторные, красивые, уставленные дорогими вещами залы, где можно было увидеть решительно все, что принято иметь в «хороших домах». Минут через пять явился лакей, сообщивший, что мистер Сент-Джордж просит его сойти к нему вниз; Пол спустился по лестнице и пошел вслед за ним в апартаменты, расположенные в самом конце дома, назначение которых было, как он догадался, обеспечить писателю должные условия для работы.